Символ чего угодно, только не гостеприимства.
Когда она сделает все, что планировала, это станет ясно всему миру.
Она рассматривала грязно-синие воды реки через просветы в стальной ограде моста. Сколько еще тел сбросят сюда прежде, чем она исполнит свое задание?
Готэм вот-вот падет. Все, что нужно, – немного подтолкнуть.
Как же хорошо, что все так совпало, и этого лицемерного Бэтмена нет в городе – уже несколько недель о нем ни слуху ни духу. А этот Бэтвинг и все остальные просто пытаются сдерживать напор подонков, которые хотят воспользоваться его отсутствием.
Она тихо хмыкнула. Что у этих народных мстителей за смехотворные имена.
Селина отвела взгляд от реки и посмотрела на сияющий мегаполис, который приближался с каждым ударом сердца. На более темные, низкие здания Ист-Энда, размазанные по горизонту.
Вот он, дом. По крайней мере, был когда-то. Она долгое время не позволяла себе думать, что это ее дом. Старалась не задумываться, что же она может считать своим домом, если он у нее сейчас вообще может быть.
Жесткая подготовка в Лиге Убийц многому ее научила. Убила в ней отчаянную уличную девчонку, оставив ту на дне ущелья в Доломитовых Альпах. Сделала так, что она испарилась, как и кровь тех, кого Нисса и остальные научили ее побежать – карать.
Империи встанут перед тобой на колени, – поклялась ей Нисса после особенно изнурительного занятия, где им демонстрировали, как заставить человека говорить. Обещанием заронила в нее надежду, пока Селина блевала после занятия.
Нет, дома у нее больше нет. Но такова расплата. Она приехала сюда, чтобы удостовериться, что это все стоило того: подготовка – жуткая цена, которую пришлось за это заплатить. Она не оступится. Выполнит эту роковую миссию.
Селина вздохнула, успокаиваясь, и задержала взгляд на сияющем городе, откидываясь на мягкое сиденье. И наконец, впервые за долгое время, она позволила себе слегка улыбнуться.
Пусть Готэм наслаждается последними летними деньками.
Глава 4
Кошмар всегда повторялся.
Слепящее солнце, жара настолько удушающе сухая, что воздуха в легких не остается, плоская земля, на сколько хватает глаз, – это песок и редкие кустарники.
И потом рев. Крики. Бурлящий песок и металл.
Кровь и хаос. Выстрелы.
Это было не здесь – в другом мире, в другой жизни. В другом аду.
Потому что в аду Люка Фокса не было огня и серы. Там были друзья, с которыми он хохотал утром в столовой и которых к обеду уже упаковали в черные мешки с молнией.
Ночь за ночью. Один и тот же сон, один и тот же день.
С тех пор как он вернулся в Готэм, прошел уже год, а Люк до сих пор стремился к прежнему себе.
Кем бы тот человек ни был. Кого бы в тот день ни разорвало на части вместе с плотью, отлетевшей от ребер там, где тело не укрывал бронежилет. Как будто враг, которого они отправились усмирять, точно знал, куда заложить самодельное взрывное устройство. Оно сработало под танком, тянувшим впереди орудийный передок, и выбросило вверх шрапнель, рвущую воздух.
Рвущую его – и его солдат.
Стоило ли это того? Изматывающая подготовка и три года в морской пехоте? Смог ли он на что-то повлиять?
Эти вопросы он задавал себе снова и снова. Они неотступно сопровождали каждый его шаг, каждый вдох. Эти вопросы заставляли его каждую ночь выходить на улицы Готэма.
Люк выдохнул, его широкая грудь опала, лунный свет, сочившийся в окна, осветил зубчатую линию у него на ребрах, – на смуглой коже выпирал шрам. Он внимательно осмотрел небо – из окон его пентхауса открывался широкий вид на южную часть Готэма.
Ни намека на силуэт летучей мыши, который осветил бы ночь.
Люк не знал, разочарован он или нет.
Он посмотрел на часы рядом с кроватью. Два часа назад он добрался до апараментов после спокойной ночной смены в патруле. Видимо, августовская жара заставила даже самых лютых отбросов Готэма остаться дома.
Люк хрюкнул, представив, как его подозреваемые выбирают кинотеатр с кондиционером, вместо того чтобы терроризировать улицы.
Он хотя бы не растерял чувство юмора. В какой-то мере.
Вот у Брюса Уэйна его вообще не было. Или он его не показал за те месяцы, что Люк с ним тренировался.
Это его отец придумал. Тогда, прошлым летом, сразу после ежегодных фейерверков, которые его семья всегда запускала у пляжного домика в День независимости. Тогда, когда с ним это произошло.
Люк стоял в толпе на заднем дворе с пивом в руках, а фейерверки рвались над личным пляжем его семьи – так было каждое лето, сколько он себя помнил. Но, в отличие от прошлых лет, как только в темном небе расцвели и загремели первые фейерверки, его тело сошло с ума, словно его запрограммировали, как какой-то гаджет. Он не мог сделать вдох, не мог совладать со смертельным ужасом, который его сковал. Его стреножило от ощущения, будто земля его вот-вот поглотит, будто он снова оказался в залитой кровью пустыне и его кошмар стал явью.
Его первая масштабная паническая атака. Прямо в разгар ежегодной семейной вечеринки.
Когда все это случилось, Брюс стоял рядом с ним. Он тут же заметил симптомы и позвал его отца, чтобы незаметно отвести Люка назад в дом.
Когда он наконец смог дышать, когда прежний мир вернулся, а образ пустыни испарился, накопленное вылилось наружу: он не сумел их спасти. Свою команду. Он им тогда сказал, что не понимает, сумел ли на что-то повлиять в тот день, да и вообще в жизни. Его отец и Брюс сидели с ним и слушали. Будто у них других дел не было.
Последующий диагноз – посттравматическое стрессовое расстройство: триггером в ту ночь стали гром и стрекот фейерверков, вспышки света.
И наконец лечение: групповые встречи раз в неделю и личные сеансы каждые три дня. Это нормально – хорошо. Необходимо. Жизненно важно.
Но его отец предложил способ лечения, который касался только его самого, Брюса и Люка. Неделей спустя они собрались в поместье Уэйнов. В тайной комнате под поместьем. Брюс тогда пообещал, что если Люк хочет на что-то повлиять, возможно, он может кое-что сделать.
В последовавшие затем тринадцать месяцев Люк узнал много нового. О себе, о том, что его преследовало, и о человеке, который жил в поместье Уэйнов.
Прекратив попытки уснуть, Люк свесил ноги с кровати, встал и вышел на балкон. Даже в четыре утра его кожу обволакивал липкий и горячий воздух. Он снова оглядел город, вслушиваясь, не прозвучит ли сирена. Что угодно, если только это выдернет его из кровати, из этого пентхауса. Что угодно, если это сможет занять его в эти предрассветные часы, когда – он знал это – сон к нему больше не придет.
Ничего. Только душная жара и молчание. Даже звезды уменьшились и поблекли, а мерцание созвездий, которые он знал так же хорошо, как имена членов семьи, расплывалось через марево жары. Их названия дребезжали у него в голове – скорее непроизвольный рефлекс, чем намеренное усилие мысли: Лира, Стрелец, Геркулес…
