Это место было каким-то нереальным: деревья росли прямо из пола и проходили через стеклянный потолок, а густые листья служили крышей. Дорожки были проложены между густым подлеском из папоротников и вьющихся стеблей и бегущими ручьями. Одинокие птицы сонно пели друг другу песни, прощаясь до утра. Селина готова была поклясться, что между деревьями и огромными корнями прятались животные из зоопарка, которых они освободили на неделе, когда их шайка развеселых отбросов решила повеселиться. Сейчас глаза животных светились в темноте.
Воздух был сладковатый и теплый – слегка тревожный. Повсюду пахло свежей землей. Красивое, но зловещее место.
Лаборатория-тире-дом, судя по маленькой, покрытой травой зоне, спрятанной у дальней каменной стены, где они сейчас сидели. Редкий островок теплицы, который не захватили растения. Плющ и Харли сидели на диване, который, кажется, был сделан из бархатистого мха. Селина взгромоздилась на нечто, очень похожее на огромную поганку.
По крайней мере, эта живая мебель стояла напротив древнего телевизора, по которому они смотрели какой-то слэшер.
[16]
Но сейчас ее меньше всего волновало, как Плющ провела в теплицу электричество и кабельное телевидение.
– Если там на конкурсе дети, – сказала Селина, морщясь – она вращала больной ногой: делала сидячую гимнастическую разминку, – мы рисковать не будем.
Харли закатила глаза:
– Ты шлем снимать собираешься?
– Нет.
Они с Плющом обменялись взглядами.
– У тебя там уродство какое-то, что ли? – спросила Харли, вызывающе глядя на Селину.
Таких, как Харли Квинн, Селине по горло хватило в Доломитовых Альпах.
– Нет, – просто повторила она.
Харли хмыкнула, но снова повернулась к экрану. А Плющ, возможно, чтобы сменить тему, спросила:
– Почему, когда в дом приходит убийца, эти придурки всегда бегут наверх?
Селина благодарно на нее посмотрела, хоть Плющ и не могла этого увидеть.
Харли вытянула ноги в сетчатых колготках на усеянной цветами траве.
– Потому что они не умеют обращаться со взрывчаткой и не носят везде с собой армию растений-убийц?
Плющ хихикнула и ущипнула Харли за покрытую белым гримом щеку.
– Зануда.
Харли отмахнулась от нее и продолжила смотреть кино. Но Плющ не отводила от нее взгляд еще несколько секунд. Ее глаза наполнились нежностью. И желанием.
Когда Плющ заметила, что Селина смотрит на нее, она натянуто ей улыбнулась. Но Селина только наклонила голову: она не выдаст ее секрет. Если Харли не хочет, чтобы их отношения заходили дальше, у нее на то свои причины, и не Селине говорить ей, что Плющ, очевидно, испытывает совсем другие чувства.
Улыбка Плюща расползлась в злую ухмылку:
– Это так странно – все время звать тебя Женщиной-Кошкой. Если мы попробуем вычислить твое имя и назовем верное, ты признаешься, что мы его угадали?
– Возможно.
Все равно «Селина» им даже в голову не придет.
– Сколько у тебя ушло на то, чтобы все здесь обустроить? – спросила она прежде, чем Плющ принялась называть имена, и обвела рукой лабораторию и густой лес вокруг. Маленькие светлячки – снаружи их уже не было из-за холода – качались здесь среди деревьев и цветов.
– Два года.
– Ты и зимой тут живешь?
Потолок весь в дырах и трещинах. Сурово.
Плющ пожала плечами, поерзав на диване из мха:
– Выбирать не приходится. К тому же мне здесь нравится. Мой дом скорее здесь, чем где-то еще.
Селина ее понимала слишком хорошо. У нее никогда не было своего места, которое она считала бы домом. Нет, ее домом была Мэгги – если другой человек вообще может быть домом.
Она почувствовала, как в ней копошится застарелая, привычная боль, и спросила:
– А твое альтер-эго не хочет хорошую квартиру с непыльной работой?
Харли кинула на Селину предостерегающий взгляд:
– Что это за допрос, котенок?
– Нет. Мне скрывать нечего, – только и ответила Селине Плющ. И добавила чуть мягче: – У меня нет никого… никого, кого нужно было бы защищать. Скрывая свое имя, свое лицо.
Харли по-прежнему смотрела фильм, но ее красно-черные ногти впились в покрытый мхом подлокотник.
Селина заметила это. И подавила слова, которые чуть не сорвались с ее языка. Я знаю, как это тяжело. Когда нельзя снимать шлем. Когда он нужен, чтобы защищать близких. Она была уверена, что Харли ее порыв не оценит. Посчитает его угрозой тем, кого она защищает своим вымышленным именем, гримом и костюмами. Наверняка своей маме. А кому еще?
– Что ты больше всего любишь есть? – спросила ее Плющ.
Селина моргнула.
– Я… я не знаю.
Она и вправду не знала. Еды всегда было так мало, что выделять любимую считалось непозволительной роскошью. Но Селина исправилась, увидев, как Плющ и Харли подняли брови:
– Наверное, пиццу.
Не зная, что еще сказать, она спросила:
– А ты?
– Малину.
– Она веган, – шутливо-громко прошептала Харли. – Никогда не ешь то, что она готовит.
Плющ пихнула ее локтем:
– Я думала, тебе понравились мои тако с сейтаном.
[17]
– С ненастоящим сыром, ненастоящей сметаной и ненастоящим мясом? Ням-ням. Пальчики оближешь.
Селина хихикнула:
– Соглашусь с Харли.
Плющ показала им средний палец. Харли послала ей воздушный поцелуй.
Это так странно. Просто сидеть здесь, в этой диковинной стране чудес, с этими девушками и просто… зависать.
Просто болтать и отдыхать.
Звучит жалко, может, ей и вправду стоило об этом сожалеть, но у нее никогда не было друзей. Пантеры не в счет. От них не стоило ждать теплоты и нежности, а верность была обусловлена скорее борьбой за выживание и правилами поведения, чем искренним чувством.
А дружбы в Лиге вообще не существовало. В отличие от преданности: преданности Ниссе, Талии и делу. Рьяная, до мозга костей, преданность двум женщинам, которые твердо решили исправить этот мир любой ценой.
Они ее многому научили.
Но, тем не менее… Тут хорошо, подумала Селина, когда Харли и Плющ стали спорить, какой же тупой персонаж в кино, хорошо просто сидеть со своими ровесницами (друзьями или кем там они себя считали), особенно когда они все в равной мере усердно прикидываются, что им на все насрать.
