Пашка выдал Юки бутылку с водой в надежде, что она, как всякий младенец, «присосется и заткнется», набросил на нее куртку, чтобы не мерзла в своих коротеньких шортах и верхе от купальника, и отправился смотреть, кто же все-таки к ней вломился. Юки семенила следом, хныча и треща без умолку – даже бутылка не помогла.
К двери флигеля Пашка подошел осторожно, потому что помнил не только о том, что всю информацию, полученную от школьников – и особенно от школьниц, – нужно делить на десять, но и обо всех вьюрковских странностях. Прислушался, даже приложил ухо к прохладному дереву – очень аккуратно, вполне готовый к мощному удару с той стороны. За дверью было тихо, но острый Пашкин слух уловил еле различимый шелест и постукивание. Темнело, поэтому Пашка захватил с собой фонарик. Взвинченная Юки ойкнула шепотом, испугавшись внезапно вспыхнувшего синеватого света. Пашка медленно повернул ключ, недовольно поморщился, услышав лязганье замка, из-за которого теперь уже точно не получится проникнуть внутрь бесшумно, и распахнул дверь.
Предбанник был пуст. На полу валялись всякие хозяйственные мелочи – моток веревки, изолента, рассыпавшиеся гвозди. Под ногой хрустнуло стекло от разбитой банки. Никого здесь не было, и только одинокий серебристый мотылек шелестел под потолком, стукаясь о доски и роняя тонкую, переливающуюся в луче фонарика пыльцу с крыльев.
– Была она тут, вон, разгромила все! – упрямо зашипела Юки. – Я на два оборота заперла, не могла она выбраться!
– Может, в комнату переползла? – пожал плечами Пашка, и Юки вздрогнула, представив, как жуткая девочка ползает в темноте у нее под кроватью.
В жилой комнате они тоже никого не нашли, хоть и обшарили все углы, перепачкавшись в пыли и паутине, и под кровать тоже заглянули. Пашка скептически покосился на разложенные у двери магические предметы, и Юки торопливо принялась укладывать обратно в шкатулку яшму, свечу из пчелиного воска, птичью лапку…
Когда она стирала с двери руну, нарисованную мелком от тараканов, проникшийся сочувствием к юной истеричке Пашка предложил ей на всякий случай переночевать у него, раз она так боится.
– Ты чего? – вытаращила глаза Юки.
– Да нет, там два дивана, и вообще я на веранде могу… белье есть, и подушки, три подушки есть… – смутился Пашка. – Или у Катьки переночуй, пошли к Катьке, а?
Юки представила, как неудобно ей будет переодеваться и спать в чужом доме – прятать под ворохом одежды свое, прямо скажем, заношенное белье, спать вполглаза, чтобы не скинуть, как обычно, одеяло и не оголиться во всей давно не депилированной красе. И все время посматривать, не идет ли кто, когда она в коротенькой ночнушке будет выскальзывать ночью в туалет – а она будет, минимум три раза за ночь, мама даже отправила ее однажды к врачу по этому поводу, – мол, бегает и бегает девочка в туалет, может, застудилась, но после пятнадцати минут позора врач постановил, что все в порядке, просто вот такая стыдная особенность. Не попросишь же у Кати поставить ей ведро, как она сама обычно в своем флигеле и делала, и уж тем более не объяснишь все эти тонкости Пашке. Таинственная юная дева, потомственная ведьма – и ведро…
– Не пойду я никуда, – буркнула Юки. – Сам говоришь, что показалось. Я лучше тут. И дверь запру.
– А если вдруг… – неопределенно забеспокоился Пашка. – Люди же пропадают… Мало ли.
У Юки сердце задрожало от восторга: волнуется Пашка, за нее волнуется!
– А ты оставайся, будешь меня охранять. Я тебе в предбаннике раскладушку поставлю. Заодно и узнаем, чудится мне или нет.
Юки хихикала, но в ее заполошном кокетстве сквозила искренняя детская надежда. Она действительно хотела, чтобы Пашка остался и защитил ее как рыцарь… Нет, не принцессу, это слишком слащаво и вообще для блондинок, пусть лучше она будет прекрасной колдуньей. Впрочем, Пашка был не слишком проницателен.
– Я тебе бобик, что ли, в предбаннике спать, – немного обиженно сказал он. – Ладно, ночуй, где нравится. Но если чего вдруг – сразу ори.
– Буду. – Юки тоже немного обиделась. – Еще как буду.
Пашка допоздна просидел в гостях, веселил Юки байками из разухабистой жизни своих приятелей и анекдотами. А потом все-таки ушел, погрохотав предварительно во всех углах шваброй – чтобы доказать, что никого там нет и быть не может. Дверь из комнаты в предбанник он оставил открытой настежь.
Юки смотрела-смотрела на этот крохотный, обшарпанный, безобидный закуток и в конце концов решила, что ночевать тут она не будет. Ведь есть еще большой дом, в котором уже и полы перестелили, так что раскладушку там можно ставить спокойно, не опасаясь, что она провалится в подвал к мышам и сороконожкам.
И Юки принялась перетаскивать спальные принадлежности в одну из комнат бабушкиного дома, почти полностью уже отремонтированную. Решение ее, конечно, кому угодно показалось бы сомнительным: пустой старый дом вряд ли был самым безопасным местом для ночевки. Но, во-первых, заботливых советчиков поблизости не наблюдалось, во-вторых, Юльке по прозвищу Юки было пятнадцать, а в-третьих, ей все-таки мешала мыслить здраво легкая, приправленная страхом эйфория: ведь именно ею, ею лично, заинтересовалось наконец сверхъестественное существо. И теперь нужно выяснить, кто оно и что ему нужно, главное – не впадать в панику.
Или впадать, но не сразу.
Вокруг раскладушки Юки разложила свои осмеянные вредным Пашкой амулеты, насыпала круг из соли – очень экономный круг, ведь так и всю пачку можно израсходовать на духов вместо супа – и легла спать. Под подушку она спрятала фонарик и складной нож – предметы, прямого отношения к магии не имеющие, но тоже крайне полезные.
В бабушкином доме не было и намека на ту безмятежную ватную тишину, которую так ценят любители дачного отдыха. Все время что-то потрескивало, поскрипывало, щелкало, возились под полом мыши, а на чердаке – еще кто-то. Пахло свежим деревом и какими-то строительными пропитками. Пушистая ночная бабочка стукнулась в недавно вставленное, еще с наклейками стекло и с шорохом скатилась вниз.
Юки вслушивалась, всматривалась, вертелась на раскладушке, сбивая постепенно простыню в комок, и думала, что ни за что не заснет. Сердце билось так сильно, что грудь вздрагивала под одеялом, в голове было тревожно и ясно…
А потом очертания голого скелета комнаты, хорошо различимые в сумерках, дрогнули, затуманились и стали обрастать жилой плотью. Зазмеился по стенам растительный орнамент, укрепился, расцвел и превратился в советские цветочные обои. Что-то вспучило их изнутри, и под обоями налились уродливые узлы, похожие на березовый гриб чагу. Эти новообразования постепенно увеличивались, обретали форму, темнели, выламывались из стен и становились шкафами, стульями, зеркалами. Многочисленными квадратиками и овалами на обоях запестрели старые фотографии. Понять, кто на этих фотографиях изображен, было невозможно – только еле-еле угадывались бледные пятна лиц. Окно подернулось тюлевой занавеской, запахло чужим старым жильем – пыль, лежалая бумага, стиральный порошок, что-то сладковато-затхлое… И в комнату бесшумно вошла бабушка – высокая, прямая, иссушенная. Снежная королева, превращенная старостью в Бабу-ягу. Ее лицо, которого Юки не помнила, было мягко затушевано темнотой. Бабушка держала в руках большое блюдо, прикрытое полотенцем.
