Соседи пришли в ужас, когда поняли, что неведомый зверь проник к Усовым через их территорию. Но Клавдия Ильинична пресекла все истерики на корню, сурово объявив, что сейчас главное – во всем разобраться, а паниковать будем потом.
Найда носилась по кустам, только хвост мелькал над зеленью. Затем, к окончательному недоумению дачников, она толкнула носом калитку и деловито потрусила по улице, причем не к лесу, а в противоположном направлении. Если она взяла верный след, то вел он в самое сердце Вьюрков.
Петляя по поселку и надолго останавливаясь в задумчивости, Найда привела вьюрковцев к Лидиной калитке. Привычно открыла ее носом, подбежала к зарослям топинамбура и заскулила.
Те из дачников, кто в поисковом азарте успел зайти на чужую территорию вслед за собакой, смутились: нехорошо как-то, без спросу. Кто-то вспомнил, что здесь живет та женщина в платочке, на богомолку похожая – не то Люда, не то Лида… Начали звать, но из дома никто не вышел. Пашка и Юки, заметив, что дверь маленькой дачки открыта, заглянули внутрь. Кастрюльки, клееночки, образки повсюду, сладко пахнет клубничным вареньем…
– Простите пожалуйста, вы дома? – крикнула Юки.
Было тихо, только жужжали привлеченные ягодным запахом осы.
А Яков Семенович тем временем сидел на корточках рядом с топинамбуром и разглядывал мелкие бурые пятна, вроде брызг от краски, которые были повсюду – на листьях, на заборе, на траве. Подошедшая Юки сначала и решила, что это краска: может, забор подкрашивали или столбики, и не сразу поняла, почему кудрявая тетенька рядом так горестно причитает:
– А я-то удивлялась, что ж ее не видно! Клубники для Анютки взять хотела, а ее все нет и нет. Думала, приболела или гуляет…
Никита еще на усовском участке задавался вопросом: какой же это зверь может утащить или сожрать человека целиком, а одну руку оставить? Будто из-за той перчатки, в дерьме испачканной, побрезговал. А здесь ничего не осталось – одни капли на траве. Что, если это и вправду краска либо любимцы Тамары Яковлевны подрались до крови, а сама Лида, Люда – кто она там – действительно ушла прогуляться… Вдруг Найда взяла не тот след, а на участке Усовых произошло нечто совсем другое, ни к каким зверям отношения не имеющее.
Никита с подозрением огляделся, ища самого Усова, и вдруг увидел в траве поодаль что-то яркое. Прямо в одуванчиковой розетке лежал маленький красный фотоаппарат. Никита подобрал его, прокрутил снимки: цветочки, птички, ягодки, бабочки… а последний кадр темный и размытый. Никита показал его Якову Семеновичу, потом Пашке. Оба только руками развели. Он увеличил снимок до максимума, уменьшил обратно, попробовал рассмотреть под разными углами, издалека, прищурившись. Не помогло. На снимке было что-то расплывчато-зеленое, в центре – что-то расплывчато-черное, а весь кадр пересекала чуть более отчетливая зеленая палка. «Абстракционизм, да и только», – с досадой подумал Никита.
Женщина, сокрушавшаяся по поводу Лиды и ее клубники, посмотрела на снимок и ткнула в дисплей почерневшим от копания в грядках пальцем:
– Топинамбур.
– Что?
– Ну вот, видите – стебель. Поперек идет. И листик видно. Топинамбур это, – она указала на заросли, к которым их привела собака.
– А фотоаппарат чей?
– Лидин, точно Лидин, красненький…
Никита еще раз всмотрелся в то черное, расплывчатое, что маячило в центре снимка, выключил фотоаппарат и положил в карман – вроде как улика.
Изучив весь участок и отдохнув в теньке, Найда опять куда-то рванулась. Яков Семенович поспешил следом, деловито посвистывая и покрикивая.
Дачники потихоньку начинали роптать – что, в конце концов, происходит и когда это, наконец, выяснится? Надо о безопасности думать, экстренное собрание созывать, заборы укреплять, в конце концов, у кого-то ограда чисто символическая. Если тут и вправду что-то людей жрет, надо дома сидеть и своих сторожить, деток и стариков в первую очередь. А они бегают за этим сыщиком доморощенным, как цыплята за курицей. А курица – она, между прочим, и без головы тоже бегает… Может, и собака его просто так туда-сюда носится, по своим делам. Может, у нее и нюх давно отшибло – старая ведь эта Найда, сколько лет возвращавшихся во Вьюрки грибников исправно облаивала у забора. А может, след-то она взяла, да не тот, а, скажем, кого-нибудь из Усовых. Лешка по всему поселку с утра до ночи разгуливает, вот и наследил. А Максим свою Аньку сам и тюкнул, они же вечно друг на друга орали, а в прошлом году он ее пьяный граблями по участку гонял. Момент-то подходящий, теперь кто угодно что угодно натворить может и свалить хоть на полтергейст, хоть на зверя неведомого. И шито-крыто, все поверят. Ну точно ведь не по следу собака идет, гуляет просто и нос свой сует куда ни попадя. Вон опять в калитку чью-то полезла.
Юки, монотонно и вежливо кивавшая под ворчанье старушки с Рябиновой улицы, вдруг остановилась.
Это была Катина калитка.
Никита с трудом протолкался через вливавшуюся на участок толпу, позвал Катю – раз, другой. Ткнулся в облупленную белую дверь дачи – заперта. На подоконнике стояли в банке рыжие бархатцы – цветы мертвых, будь они неладны. На рыбалку ушла, решил Никита и не сразу заметил, что дачники организованно идут вглубь участка.
Там, у соседского забора – высокого, отделявшего бероевский особняк от Катиных скромных владений, – стоял сарай. Древний, перекосившийся, покрытый разноцветной мозаикой из мха и лишайников. В таких сараях хранят обычно огородный инвентарь, велосипеды и то, что не пригодилось даже в дачном хозяйстве, то есть хлам низшей, безнадежной категории.
Найда поскребла лапой дверь, бросила умный взгляд на хозяина и завыла, по-волчьи запрокинув тяжелую морду.
На двери висел проржавевший замок. Подошел Пашка, достал из кармана отвертку – в его любимых штанах, укомплектованных невообразимым количеством карманов, отвертки и плоскогубцы имелись всегда – и, просунув ее в петли, на которых висел замок, одним движением выломал их из прогнивших досок. Дернул дверь на себя, потом сообразил, что она открывается вовнутрь – сарай, наверное, стоял тут с тех времен, когда во Вьюрках еще не боялись зимних взломщиков, пинком вышибающих калитки и двери. Пашка навалился плечом, но что-то мешало с той стороны, дверь открывалась тяжело. Из темной щели вместе с волной удушливого, гадкого запаха вырвалась шумная туча мух.
– Ой, погодите, – слабым голосом сказала Тамара Яковлевна и стала оседать на землю. Женщины подхватили ее, принялись растирать руки, похлопывать по щекам. Зинаида Ивановна заботливо обмахивала приятельницу батистовым платочком.
А мужчины вдруг засуетились, загалдели, оттесняя от сарая слабых и впечатлительных. Те упорно рвались вперед, потому что жуть ведь как интересно было и хоть одним глазком хотелось глянуть на ужасное. Прямо как раньше, подумала Юки, как в Интернете, когда находишь ролик, в котором убивают взаправду, и цепенеешь, но все равно жмешь на кнопку…
В сарае все и нашли. Красно-бурые потеки на стенах и на полу, тонкие лохмотья плоти, кости, сухую скорлупку, которую бывший фельдшер Гена определил как фрагмент черепа, выжеванные жилы и хрящи. Тут же валялись какие-то тряпки – когда Усов схватил одну, громогласно опознав в ней кусок сарафана Анны, из складок вывалился подпорченный уже палец. Тонкий пальчик, маленький. Никита рванулся посмотреть – нет, не Катин. У Кати ногти были овальные и узкие, а на этом – квадратный. Грязноватый палец, натруженный – мозоль желтым шариком проступила сквозь вздутую кожу под средним сгибом.
