Хоть Стася и считала себя зрелой, видавшей виды женщиной, она все еще страшно нервничала, когда ею были недовольны взрослые. Силы духа хватило только на то, чтобы выбрать чашку, в которой бурой жидкости было чуть поменьше.
– Очень хороший чай, – уже мягче сказала хозяйка. – Еще с тех пор остался.
– С каких пор?..
– С тех пор, когда был хороший черный чай.
Стася обреченно прикрыла глаза и сделала глоток. Чай действительно был вкусный, крепкий и в меру сладкий. И сразу стало теплее, Стася почувствовала, как кровь приливает к щекам.
– Вот и умница, – заулыбалась Света, и ее неприметное лицо сразу стало добрым и красивым. Стася смущенно улыбнулась в ответ. Чудесный напиток с легким привкусом бергамота растекался внутри – как будто теплый котенок нежно и щекотно устраивался поудобнее в Стасином животе. Наконец-то кончилась вся эта жуть, этот непостижимый бунт пространства и времени, и чудовища уползли в дождливую тьму, виновато скуля. Как хорошо, что добрая Света, похожая чем-то на Стасину маму, пожалела и приютила их, как ей подходит это имя: она действительно светится, светится изнутри…
Света между тем потихоньку выскользнула из комнаты, но Стася этого не заметила. Она сидела в кресле, пила маленькими глоточками чай и безмятежно улыбалась под монотонный, убаюкивающий стук снизу.
Дверь распахнулась, и в комнату, неуклюже переваливаясь, вползли два существа. Сначала Стасе показалось, что это просто дети, играющие в лошадок или в собачек, но их очертания странно плыли, руки и ноги растягивались, точно щупальца, тела распухали бесформенными мешками и снова сдувались в худенькое, детское. А кожа, то темнеющая, то светлеющая, была сплошь покрыта коростой и сочилась сукровицей. Двигались существа неуверенно, каждое движение явно давалось им с трудом. Стасе стало их жалко, и она протянула к одному из них руку, чтобы показать, что все хорошо и больше бояться нечего.
Брызнула кровь, мягкий бугорок на ладони, под большим пальцем, срезало, как ножом. И Стася ясно увидела запрокинутое к ней лицо: покрытый коростой лоб, темные детские глазки, а все остальное – огромный круглый рот-присоска, как у пиявки, с концентрическими кругами острых желтых зубов.
Стася завизжала от боли и ужаса и почувствовала, как рвется окутавшая ее пелена умиротворяющего дурмана. На полу извивались, глухо рыча, две невообразимые твари. Они окончательно сбросили человеческий облик, остались только огромные, кожистые, удивительно подвижные в своей неуклюжей бесформенности мешки тел с жадно распахнутыми воронками ртов.
– Детки слабенькие совсем, подкормить бы свеженьким, – с умилением глядя на тварей, сказала возникшая на пороге Света.
Оба существа одновременно прыгнули на Стасю, но она, упав на спину, отшвырнула их ногами. Они жалобно заверещали и ринулись к Дэнчику, бессмысленно улыбавшемуся им с кровати. А Света молниеносно набросилась на обидчицу. Она схватила Стасю за горло, и та совсем близко увидела ее яростные, звериные глаза – глаза обороняющей детенышей самки. Именно это и стало наивысшей точкой ужаса, который захлестнул Стасю кипящей волной и вместо бессильного оцепенения вызвал вдруг бешенство. Рука нащупала какой-то спасительный предмет, оказавшийся большим игрушечным грузовиком, и Стася почти с наслаждением разбила его о голову хозяйки дома. Та с криком осела на пол, а Стася, ничего уже не разбирая, а только молотя уцелевшим кузовом то по стенам, то по чему-то мягкому, внезапно почуяла перед собой свободное пространство и с отчаянным напором ввинтилась туда. Она вылетела из комнаты, проскользила по идеально отполированному паркету и, не успев затормозить, кубарем скатилась вниз по лестнице.
Ей даже не дали коснуться последней ступеньки. Стасю скрутили, большая грязная ладонь зажала ей рот и нос, и кто-то прошипел:
– Тихо!
Она уже почти задохнулась, когда ладонь наконец убрали, и Стася увидела перед собой в полумраке прихожей того самого психа в рваной одежде, на которой темнела засохшая кровь. Теперь в том, что это именно кровь, Стася не сомневалась. Больно стиснув Стасино предплечье, он поставил ее перед собой, пробормотал:
– Во, так нормально.
И замахнулся топором.
Стася скорчилась на полу, закрывая руками голову и икая от рыданий. Ее кровоточащую ладонь Никита успел быстро обмотать куском футболки. Осторожно, точно боясь обжечься, он ощупывал ее, то за руку хватал, то за подбородок, поворачивал и так, и эдак. И все бормотал, что он ничего такого, не маньяк какой-нибудь, он проверял просто, подменыши – они в свой облик возвращаются, если на них топором или веником замахнуться, а веника нет, вот он и…
– Снаружи пришла?
Стася молчала.
– Ты… ты не из Вьюрков?
Стася, всхлипывая, мотнула головой.
– А здесь как оказалась?
– Не зна-а-аю…
– Тихо, не вопи. Ты мне скажи… правду только. Там, снаружи… все как раньше? Ну там, мир… он на месте? Ничего не творится?
– Не твори-ится.
– Все в норме, да? Что там сейчас?.. Ну, год хоть какой, месяц?
– И… июнь.
– Как июнь?! Мы же тут уже… Там тоже время остановилось?
Стася опять замотала головой и разревелась:
– Я ничего не зна-а-аю…
– Да тихо ты! – нервно выдохнул Никита. – Ладно, не знаешь, так не знаешь. Тебя как зовут?
– Настя, – Стасей она была только для Дэнчика, который теперь… которого теперь…
И в это мгновение сверху раздался его голос.
– Ста-ась! – надрывно, со слезами звал Дэнчик. – Стась, ты где? Стася-а-а!
Между словами слышались рычание и стоны, а Стасе чудилось, что она различает и чавканье, и влажный треск отрываемого живого мяса. Она зажала уши руками и юлой завертелась на месте. Точно так же она кружилась от боли и обиды много лет назад, в детском саду, когда новый мальчик Дэнчик, то есть тогда еще Дениска, изо всех сил дернул ее за соломенный шнурок косички…
Стася налетела на что-то, с грохотом опрокинула, и Никита, глядя на гнутые ножки завалившейся набок тумбочки, нахмурился. Потом откинул ногой тяжелый край ковра и увидел дверцу в подпол. На секунду обрадовался – вот где можно спрятать пока девчонку, – даже успел дернуть за кольцо, приподнять дверцу, но тут же вспомнил про ползающего там, в темноте, обглоданного Бероева. Конечно, проще и, наверное, безопаснее всего было бы выпустить пришелицу из нормального мира на улицу – но ведь убежит, дурища бестолковая, исчезнет, так ничего и не рассказав. Он сам точно убежал бы. Никита растерянно взглянул на Стасю – и заметил у нее за спиной дверь подлестничной кладовки.
Бормоча что-то неопределенно-успокаивающее, Никита затолкал ревущую Стасю в кладовку, как перепуганную кошку в переноску, повернул ручку и бросился вверх по лестнице.
Он запнулся о коврик и головой вперед, теряя равновесие, влетел в комнатушку с косым потолком. Сначала заметил звезды на потолке – флуоресцентные наклейки, которые днем копят свет, а ночью горят призрачными огоньками. И только потом увидел бьющиеся на полу бесформенные кожистые туши. Под ними растекалось алое пятно, на стенах тоже обильно густела кровь, даже на потолок попали яркие брызги. И из-под чавкающих, чмокающих туш тянулась к Никите объеденная рука, на которой уцелело несколько крупных, коротковатых пальцев. Эта рука еще шевелилась, и розовел заусенец у ногтя на указательном.
