У Зубова голова шла кругом.
– То есть ты в психбольнице познакомился с Евой Бердниковой, она отправила тебя работать в галерею, и она присутствовала при разговоре о крионике и слышала слова старика Бабурского о желании умереть не в своей постели? – уточнил он.
– Ну да. А в чем дело?
– И больше ты эту самую Еву не видел?
– Видел один раз. Спустя неделю или две после тех посиделок в галерее. Она к Олимпиаде Сергеевне приезжала зачем-то. И они очень поспорили. Поругались даже.
– На предмет?
– Я не знаю. Я слышал голоса из кабинета. Олимпиада Сергеевна кричала: «Ты сбежала из больницы, а теперь пытаешься свалить с больной головы на здоровую». Мне было неудобно подслушивать, и я ушел. У меня смена закончилась, но я подождал Еву на улице. Она выбежала очень расстроенная, глаза у нее были заплаканные. Я предложил ее подвезти, мне же все равно было надо в город, но она отказалась, погладила меня по щеке и убежала. Больше я ее не видел.
– И она тебе ничего не сказала?
– Нет, она больше бормотала себе под нос. Хотела из города уехать, якобы другого выхода у нее нет. Она выглядела какой-то то ли испуганной, то ли нервной, я не понял.
– А скажи мне, Егор, – Лавров покосился на дверь, не возвращается ли вышедшая на время разговора из кухни мать парня, – в ходе того разговора кто-нибудь еще из присутствующих рассуждал на тему своей предпочтительной смерти?
Ермолаев сначала озадачился, потому что не понял вопроса. Потом лицо его просветлело:
– Ну, я согласился с Михаилом Валентиновичем. Смерть во сне – это же действительно очень скучно. Мол, я бы предпочел умереть, как и живу, на большой скорости. Старик еще перед уходом посмотрел на меня одобрительно и поднял вверх большой палец. А потом Лена велела прекратить этот идиотский разговор, и мы больше про это не говорили.
– Понятно, – вздохнул Лавров. – И, знаешь, парень, – хорошо, что ты вернулся из своей Москвы и в ближайшее время на трассу больше не выедешь.
– Почему хорошо? – не понял Ермолаев.
– Видишь ли, все происходящее мне нравится все меньше и меньше.
– А Анна, – страшно волнуясь, спросил Зубов, – Анна говорила о том, как бы предпочла умереть она?
– Нет, мы же перестали это обсуждать, – покачал головой Егор. – Она заявила, что умирать не хочет и не собирается, но, если ставить вопрос ребром, то предпочла бы лишь, чтобы это произошло мгновенно.
Внутренний холод сковал позвоночник Зубова. Не в силах вымолвить ни слова, он стоял и смотрел на тощего студента, только что разметавшего в прах его внутреннее спокойствие.
Глава 5
Расследование двух убийств, объединенных в одно дело, по-прежнему не желало сдвигаться с мертвой точки. Непреложно установленных фактов в деле было только три. Во-первых, в те ночи, когда были совершены оба убийства, неподалеку от места преступления бесстрастными камерами видеонаблюдения была зафиксирована машина, на которой ездила врач-психиатр Олимпиада Сергеевна Бердникова. При этом сама Бердникова оба раза дежурила в больнице в ночную смену и с работы не отлучалась. Машина ее стояла в больничном дворе, и, по большому счету, воспользоваться ею мог любой желающий.
Во-вторых, в начале прошлого года в художественной галерее состоялся дурацкий разговор на тему, кто какой смертью хотел бы умереть, в котором принимали участие восемь человек. Один из них, Михаил Бабурский, стал жертвой первого убийства, вторым погибшим оказался человек, о котором в ходе разговора упомянул студент Ермолаев.
В-третьих, связующим звеном между галереей и психиатрической клиникой был не только вышеупомянутый студент, но и молодая женщина по имени Ева, родная сестра Анны и сводная сестра Олимпиады Бердниковой. Она присутствовала при злосчастном разговоре, а значит, знала и про страх Бабурского умереть в своей постели, и про мечту Зябликова быть замороженным после смерти. Она приезжала в психиатрическую больницу, поскольку проходила там обследование, и вполне могла знать, что во время ночных дежурств Олимпиада оставляет свою машину без присмотра.
– Маловато для того, чтобы быть заподозренной в убийстве. – Сергей Лавров почесал затылок и с сомнением посмотрел на младшего коллегу. – В конце концов, Анна тоже присутствовала при разговоре и тоже знакома с Олимпиадой. Почему считаешь именно эту Еву потенциальной убийцей?
– Я же видел ее рисунки, – мрачно сказал Зубов, – они хранятся у Анны дома. И, хотя я ни разу не врач, но это рисовал явно психически больной человек. Здоровый такое не нарисует. И, кроме того, она же лежала на обследовании, ее туда определила Олимпиада, а потом сбежала. Старшая Бердникова, в отличие от меня, врач с приличным стажем, и именно она подозревала Еву в безумии, иначе не настаивала бы на ее госпитализации.
– Ладно, Олимпиаду Сергеевну мы обязательно расспросим, ее мнение относительно состояния сестры для нас тоже важно, но пока я предлагаю познакомиться с самой Евой и посмотреть на нее, так сказать, незамутненным взглядом. Ты знаешь, где она работает и где живет?
Зубов признался, что нет, но пообещал выяснить. К Анне в этот вечер он ехал в отвратительном настроении. Он соскучился по своей возлюбленной, мечтал прижаться к ее телу, вдохнуть поглубже запах ее кожи, но заранее страшился всплеска ее гнева при упоминании Евы. За время знакомства с Анной он успел понять, что про сестер она говорить не любит.
Зубов дорого бы дал, чтобы узнать, какая семейная тайна лежит в основе этого конфликта, но одновременно и боялся узнать нечто, способное навсегда изменить его отношение к Анне. Впрочем, вопреки всем его страхам, к расспросам о Еве Анна отнеслась спокойно.
– Так она же уехала, – удивленно сказала Анна, наливая Зубову тарелку борща, очень горячего, очень красного и очень душистого. Кулинарные способности Анны ничуть не уступали ее красоте и таланту любовницы. Готовила она – пальчики оближешь.
– Куда уехала, – не понял Зубов, – в отпуск?
– Почему в отпуск, насовсем. Переехала из нашего города в другой. Жить.
– Давно?
– Скоро год.
– А почему она уехала?
– Ой, если бы ты знал Еву, ты бы не задал такой дурацкий вопрос, – Анна заливисто рассмеялась. – Ее поступки никогда не поддавались никакой логике. Она же шебутная всегда была, просто ужас. Папа и Мария Ивановна так с ней мучились. Их даже школьные учителя жалели. Никогда было нельзя предугадать, что Ева выкинет в следующий раз. В школе училась отвратительно, вечно прогуливала, «художку» бросила, в институт поступать наотрез отказалась.
– Как же она жила? С того момента, как вы окончили школу и она не стала поступать в институт.
– Работала где-то, – Анна снова пожала плечами. – Она могла оформиться на стройку маляром, два месяца пахать в две смены без выходных, питаясь хлебом и молоком, а потом уволиться и на заработанные деньги махнуть автостопом на Камчатку. Или пару раз на зиму в Индию уезжала, поскольку там тепло. Ходила босиком, чтобы получить энергию от земли, питалась одними финиками, встречала рассвет на берегу океана, а спустя три месяца возвращалась. Худючая, загорелая дочерна, веселая, и устраивалась страховым агентом. И снова с утра до вечера бегала в поисках клиентуры, деньги заколачивала. У нее вообще нет никаких стопоров в голове касательно работы. Она, к примеру, фотографом на свадьбах работала, а когда заказов не было, легко устраивалась подъезды мыть. Не парило ее это.
