* * *
Сергей Лавров гнал свою машину по направлению к городу. Мрачный Зубов сидел рядом, на душе у него скребли кошки. Зимняя дорога стелилась под колеса, на белых обочинах не на чем было остановиться глазу. Только сугробы, да поодаль елки, цепляющие верхушками белесое, словно размытое, небо, на горизонте сливающееся с укутанной снегом землей. Смотреть по сторонам было скучно. Зубов и не смотрел.
– Давай к этой крале на квартиру все-таки заедем, – сказал Лавров, бросив на напарника быстрый, но от этого не менее внимательный взгляд. Состояние Зубова ему не нравилось. – Или тебе к Анне надо?
О смерти Ольги Бабурской Анна уже знала. Зубов позвонил ей сразу после того, как были оформлены все протоколы. Ему казалось неправильным, чтобы его любимая женщина узнала о гибели близкого человека от кого-то другого. Да и все равно на место работы сообщать надо. Известие, как и можно было ожидать, ошеломило Анну. Услышав дурную весть, она сначала долго молчала. Так долго, что Зубов даже решил, будто она положила трубку, но потом послышался тихий плач, такой жалобный, словно скулил маленький, подброшенный в подворотню щенок. От этого плача у Зубова зашлось все внутри. Где-то там, где положено находиться сердцу. Странно, до этого момента на сердце он никогда не жаловался.
Впрочем, он лишний раз убедился в том, что его Анна – человек особенный, редкий. Немного поплакав, она взяла себя в руки и пообещала поставить в известность остальных сотрудников, закрыть галерею, а также начать готовить церемонию похорон. Оказывается, на этот счет у Ольги Бабурской было оставлено особое распоряжение, которое хранилось у адвоката, а копия была отдана Анне. Ее же Бабурская назначила и распорядительницей похорон.
Конечно, тело Ольги Аполлинарьевны увезли в морг при бюро судебно-медицинской экспертизы для дальнейших исследований. И родственникам его (то есть тело) обещали выдать только после всех полагающихся процедур. Однако заблаговременно готовиться к церемонии прощания и поминкам никто не мешал. Зубов даже советовал не затягивать с подготовкой к печальному ритуалу – Анну нужно было срочно занять делом, чтобы не переживала и не расстраивалась, причем не только по поводу гибели Бабурской, но из-за грядущих неприятностей с сестрой. В причастности к убийствам Евы Бердниковой Зубов уже не сомневался.
– К Анне мне, конечно, надо, – ответил он на вопрос друга и коллеги, выныривая из своих невеселых дум. – Да только никогда еще такого не было, чтобы я личные интересы ставил выше рабочих. Ты чего, Серега? Конечно, на квартиру к Еве нужно съездить. Глядишь, все же отыщется там следок, где ее искать, пока она еще чего-нибудь не натворила. Черт! Никак не могу выкинуть из головы мысли о том проклятом разговоре! Анна ведь осталась единственной из тех, кто в нем участвовал. Если с ней что-то случится, я себе этого никогда не прощу.
– Почему единственной? – удивился Лавров. – Там еще гардеробщица была. Эта, как ее? Клавдия Васильевна, кажется. И Елена Кондратьева. И еще журналистка Настя Романова. Мы же с ними уже разговаривали.
– Так-то оно, конечно. Вот только, как ты помнишь, Кондратьева этот разговор вообще поддерживать отказалась, сказав, мол, пока умирать не намерена. А журналистка к нему и вовсе, как говорится, «не пристала». Да и Клавдия Васильевна предпочитаемый способ смерти не озвучивала, как, впрочем, и сама Ева. Из тех, кто произнес вслух, как хотел бы умереть, в живых осталась только Анна. Понимаешь, почему я так дергаюсь?
– Да, понимаю, конечно, – сказал Лавров. – Причем, если бы она сказала что-то конкретное, было бы понятно, от чего ее оберегать. Это как с Ермолаевым. Он сказал про смерть на скорости, и ему подстроили автомобильную аварию. Он выжил, слава богу, и в больничной палате за него можно не опасаться. Там никакой скорости нет и быть не может.
– То-то и оно. – Зубов со всей силы ударил себя кулаком по колену и даже поморщился от боли. – Анна мечтала о мгновенной смерти. Что эта безумная ей устроит? Отравит барбитуратами, как всех остальных? Столкнет под поезд? Сбросит с крыши? Я не знаю, от чего именно ее оберегать, и не могу быть рядом 24 часа в сутки. И не знаю, что мне делать.
– Преступника вычислять, – мрачно сказал Лавров. – Единственный эффективный способ избежать угрозы – ликвидировать ее источник.
– Да мы уж вроде вычислили, – вяло сказал Зубов.
– Ну, предполагать – это одно, а располагать фактами – другое. Вот поймаем эту неуловимую Еву, докажем ее вину, и тогда уже сможешь расслабиться.
– Слушай, Серега. – Зубов вдруг замолчал, и изумленный Лавров, покосившись, обнаружил красные пятна на его щеках, свидетельствующие о крайнем смущении. Смущенный Зубов – это было что-то новое. – А это всегда так бывает? Я хочу спросить, у тебя тоже так было? Что бы ты ни делал, а мыслями все равно там, с ней. И тревога эта непреходящая, и счастье одновременно. Такая адская смесь, что все время больно.
Он замолчал, потому что окончательно смутился.
– Я не знаю, как тебе ответить, – признался Лавров. – Я как-то не сразу понял, что влюбился в Лилю, если ты об этом. У меня тогда такой мрак был в душе! Эти тучи ни одному солнечному лучу пробить было не под силу. Ты ж первый меня тогда в совершении преступления подозревал. Так что страданий и терзаний мне тогда хватало. А потом в какой-то прекрасный момент я вдруг понял, что без этой женщины не могу дышать. Сейчас даже вспомнить смешно. Стоим мы с ней практически посредине скотного двора – это мы детей в контактный зоопарк возили, я ее обнимаю, а сердце бухает: «бум-бум-бум», и небо такое над нами, огромное, синее-синее, и от этого так хорошо, что кажется, вот-вот заплачешь. А потом, когда ее в том доме захватили и в сарай отволокли, чтобы убить… Я, пока ехал туда, я ж не знал, застану ее живой или нет. Так вот, Леха, не было у меня момента страшнее за всю мою жизнь. Так что очень я тебя понимаю. И чем смогу, помогу. А думать про это постоянно нельзя. Во-первых, душу сожжешь, а во-вторых, профессионализм утратишь. И в нужный момент защитить ее не сможешь. Бери ты себя в руки! Вот мой тебе совет, хоть ты вроде его и не просил.
– Понял, – мрачно ответил Зубов и отвернулся к окну, за которым по-прежнему не было ничего, кроме унылого зимнего пейзажа. – И да, спасибо тебе.
Квартиру они вскрыли в присутствии понятых. Пригласили давешнюю старушку-соседку, в прошлые отлучки Евы присматривавшую за цветами. И соседа с нижнего этажа. Бабуля с любопытством вертела головой, напоминая нахохлившуюся на жердочке старую птичку, но лишних вопросов не задавала. И сыщики были ей благодарны. А сосед, оказавшийся водителем хлебного фургона, только что вернувшимся с ночной смены, был недоволен, зол и вовсе не собирался этого скрывать. Он мирно спал, когда в его дверь позвонили полицейские, а попав в квартиру, первым делом оперся спиной о подоконник и тут же закрыл глаза, видимо, мечтая только о том, чтобы доспать.
– И что мы ищем? – спросил Зубов.
– Кабы знать, – ответил Лавров, открывая стеклянную дверцу старого обшарпанного буфета.
Вся мебель в квартире Евы свидетельствовала о бедности хозяйки, нехватке свободных денег. Еще бы, Анна же рассказывала, что ее сестра нигде подолгу не работала, предпочитая обходиться лишь совсем малым. Помимо буфета с разномастными чашками, в комнате были такой же обшарпанный шкаф, комод, диван, по всей видимости, служивший хозяйке еще и кроватью, на небольшом столике телевизор с большим плоским экраном, а у окна мольберт, совершенно пустой. Квартира разительно отличалась от стильного и уютного жилища Анны. Зубову даже стало не по себе. Сестры Бердниковы действительно были очень разными.
