– Ладно, давай к делу перейдем. Меня врачи предупредили, что ты пока от разговоров сильно устаешь, поэтому не будем попусту тратить время. Ты вообще тот день, перед аварией, помнишь?
– Все помню, – Егор пожал плечами. – День как день, ничего особенного. Я в отделении все свои дела переделал, с пациентами хлопот не было, и я отпросился у Олимпиады Сергеевны к другу сходить, в соседнее отделение. Ну то, которым раньше Зябликов заведовал. Сходил, конспект взял, по которому собирался ночью к экзамену готовиться. Мы поболтали, но недолго, потому что я хотел немного лекции почитать, чтобы потом всю ночь не горбатиться. В общем, тетрадь я взял и обратно пошел.
– К машине своей не подходил?
– Нет, зачем? Мне же там ничего не надо было. Я, правда, мимо парковки шел – тропинка между зданиями как раз там проходит.
– Никого не видел?
– Нет. Кого я там мог видеть? Темно уже было. И не было там никого, кроме Олимпиады Сергеевны.
– То есть? – не понял Зубов. – А что доктор Бердникова делала на улице?
– Не знаю. – Егор выглядел удивленным. – Я не видел, что она делала. Она с парковки шла.
– С парковки?
– Ну да. Может, ей что-то взять понадобилось. У нее же тоже машина там стоит.
В голове Зубова заскакали мысли, причем так быстро, почище любого кенгуру. Итак, накануне аварии, в которую попал Егор Ермолаев из-за того, что у его машины оказались выведены из строя тормоза, он видел доктора Бердникову, которая отиралась неподалеку от его машины. Мысль была неудобной, словно натирала мозг.
– И часто так бывает, чтобы Олимпиада Сергеевна дышала воздухом в рабочее время? – спросил Зубов как бы между прочим. – Неужели тебя совсем не удивило, что она практически по окончании рабочего дня идет не к машине, а от нее?
– Нет, не удивило. – Егор выглядел растерянным. – А почему меня должно было это удивить? Она часто так делает. Даже по ночам. По крайней мере, я несколько раз сталкивался с ней в дверях, когда от своего друга возвращался. Иногда она входила, иногда выходила. В общем, ничего экстраординарного я в этом не увидел.
Капитану Зубову срочно требовалось хорошенько подумать, а еще лучше посоветоваться с Лавровым. Так получалось, что ночные дежурства в областной психиатрической больнице, раньше служившие доктору Бердниковой стопроцентным алиби, на самом деле таковыми не являлись. По ночам она часто покидала отделение. И куда ходила?
Почему она крутилась возле автомобильной стоянки? Случайно или все-таки нет? Могла ли она незаметно отлучаться в те ночи, когда были убиты Бабурский и Зябликов? И не ее ли рассказы, в конечном счете, привели к тому, что ее сводная сестра Ева стала главной подозреваемой в расследуемом ими деле об убийстве? В конце концов, у Олимпиады был очень весомый повод ненавидеть Еву и желать ей зла. Много лет назад Ева увела у старшей сестры жениха, и та до сих пор не простила предательства. И не отпустила, что гораздо страшнее.
Наскоро простившись с Егором и пообещав прийти еще, Зубов сбежал вниз по больничной лестнице, прыгнул в машину, завел мотор, чтобы прогреть стылый салон, и, набрав номер Лаврова, быстро поделился подозрениями.
– Версия богатая, – выслушав, сказал Сергей. – Может, и не зря твоя Анна все время твердит, что Ева ни за что не причинит ей зла. Про Олимпиаду она этого, заметь, не утверждает. В конце концов, у нее тоже могут быть ключи от квартир обеих сводных сестер.
– У них не такие близкие отношения, чтобы давать ключи, – заметил Зубов.
– Верно. Но пока Ева лежала в больнице у Олимпиады, та вполне могла сделать нужные ей слепки. Такую версию ты допускаешь?
– Допускаю, тем более, как ты справедливо заметил, все неприятности в жизни Олимпиады всегда происходили именно из-за Евы. И дело не только в «отбитом» женихе, но и в заболевшей матери. Помнишь, она именно Еву обвиняла в этом. Довела, мол, своим визитом мать до инсульта.
– Да-а-а, интересная картина вырисовывается, – задумчиво сказал Лавров. – Вот что, Леха! Езжай-ка ты в отделение и вызывай гражданку Бердникову на беседу. Надо посмотреть, как она будет выкручиваться, когда мы поспрашиваем про ночное бдение на автостоянке.
– В отделение? – усомнился Зубов. – Мы же все прошлые разы в больнице встречались.
– Во-первых, сегодня суббота, и, если она не на дежурстве, значит, дома, а тревожить ее больную мать будет по-скотски. А во-вторых, ты ж не хуже меня знаешь: в наших стенах легче добиться нужного психологического эффекта. В больнице она на своей территории, а у нас на чужой, да еще такой м-м-м… специфической.
– Ты думаешь, ее этим можно пронять? – В голосе Зубова снова зазвучало сомнение. – Она ж психиатр. Она в этих играх разума посильнее нас с тобой будет.
– Не уверен. Нервы-то у нее ни к черту, мы с тобой много раз это видели. Сапожник без сапог, классический вариант. Да и вообще Лилька мне говорила, что психиатры – одни из самых эксцентричных людей на земле. А словом «эксцентричный» она заменяет слово «ненормальный». Очень уж она у меня вежливая. В общем, дуй в отделение, звони Бердниковой, потом доложись, во сколько она придет. Если смогу, тоже подъеду.
Олимпиаду Сергеевну, как ни странно, Зубов отыскал на работе.
– Приехать к вам? – удивленно переспросила она, выслушав полупредложение-полуприказ Зубова. – А зачем?
– Видите ли, Олимпиада Сергеевна, в деле появились новые обстоятельства, которые я считаю необходимым обсудить с вами. Причем именно в моем рабочем кабинете. Вы ведь не возражаете?
– Нет, не возражаю, – голос докторши звучал немного растерянно. – Но у меня сегодня амбулаторный прием до двух. А затем смогу приехать, конечно.
– Значит, жду вас в половине третьего, – сухо сообщил Зубов. – И, пожалуйста, не опаздывайте.
* * *
Стас Крушельницкий ехал в больницу, хотя субботним утром ему там было совершенно нечего делать. Но у Липы сегодня стоял амбулаторный прием и беседа с родственниками, а в последнее время Стас отчего-то чувствовал, что не может оставлять ее одну, без присмотра. В будние дни было проще, потому что он был на работе, и она была на работе, и увидеть ее было легко – только двор перейти. По вечерам он тоже не волновался, поскольку Липа никуда не ходила, проводя все свободное время рядом с матерью. А вот выходные…
Если бы у него спросили, он бы не смог сформулировать причину своей тревоги. Олимпиада Бердникова была взрослым, умным, самодостаточным человеком, который как-то прожил тридцать восемь лет без Станислава Крушельницкого. О ней никто никогда не заботился, наоборот, она тащила на себе неподъемный груз заботы обо всех на свете. Сначала о сводных сестрах, потом о женихе, потом о пациентах, теперь о маме.
Груз прожитых дет давил ей на плечи, хотя от гордости Олимпиада никогда не позволяла им поникнуть и смело смотрела в лицо своим трудностям и страхам. Стас был хорошим врачом, а потому знал, в каком аду она живет. Липа храбро сражалась со своими демонами и о помощи не просила, но его все время подмывало помочь. Хотелось обнять ее, как маленькую, укачивать, никуда не отпускать, заботиться о ней, чтобы ей стало хоть немного легче. Но как, если она не подпускает к себе ни на шаг.
