— Слишком большой масштаб? Так может, косточка от оливки в мозгу? Рыбка фугу в сердечной камере? Маленькая такая? — показываю пальцами.
Он снова качает головой.
— Будешь действовать как маг. Будешь отчетливо видеть магию, но и они будут тебя видеть. Потому даже не приближайся к ним. Они ведь пребывают в своем физическом теле, а ты — здесь, в летаргии. Они сразу же распотрошат тебя или уничтожат, поскольку они куда сильнее, а фактор у них под рукой. У тебя же его не будет.
— Отчего это всегда обретает настолько сюрреалистические формы? Ты можешь сделать что-то простое и функциональное? Удобное кресло со шлемом управления или как-то так?
— Потому что такова природа заклинания. Входишь в транс и пытаешься установить контакт с фактором «М». Он есть там, он слышит тебя, но не понимает. Ты должен шаг за шагом визуализировать, что именно тебе нужно. Сам замысел. Идею. Никогда не знаешь, какую он обретет физическую форму. Если бы я думал просто о такой вот форме, получил бы кованую скульптуру, разве что она появилась бы из ничего. Это и правда напоминает песнь. Поешь о том, что хочешь, пытаясь пристроиться к чуждой, странной мелодии, и одновременно складываешь слова в картинки, пока не окажешься понятым. Объект постепенно возникает перед твоими глазами, словно голограмма. Когда ты сформируешь все заклинание, то просто приказываешь ему быть.
— У меня тоже есть прогресс в заклинаниях, — отвечаю я скромно, выполняя таинственный пасс ладонью.
* * *
Первую попытку он сделал еще этой ночью. Активировал Цифраль, выполнил несколько дыхательных упражнений, а потом минутку постоял у стрельчатого окна, выходящего на юг, глядя на черное, помаргивающее вдали море, сливающееся с ночным небом, ловя лицом теплеющий ветер.
Море Звезд, подумал. Именно так оно и выглядит.
Он выбил трубку о парапет и подошел к маске, что опиралась крыльями о постамент: тот посверкивал в мерцающем свете притушенных ламп.
— Ладно, Цифраль, — заявил он пустым стенам. — Начинаем.
Внутренняя часть маски была сухой, выклеенной нежной кожей, мягкой, словно замша. Он почувствовал эту пахучую поверхность на щеках и лбу, а потом взглянул сквозь отверстия маски на черное окно, ведущее на юг.
И обрушился в головокружение.
Это напоминало внезапное погружение в невесомость. Он утратил чувство направления, его прославленная пространственная ориентация сделала кувырок и исчезла, одновременно он перестал ощущать собственные конечности. Чувствовал, что где-то там они все еще есть, но словно бы нереальные. У него были зрение, слух, обоняние, но вот остальная часть тела сделалась клубом дыма.
Это не было похоже на невесомость. Не было тошноты или той бессильной беспомощности, которая всегда настигала его при нулевой гравитации. Чувство походило на ныряние или сон. Сон о полете.
Он без усилия расправил крылья и несколько раз ударил ими, выплывая в окно. Почти не используя собственную волю. Взглянул вниз, вдоль спускающейся в бездну стены Башни Шепотов, и ощутил мурашки в несуществующем животе, увидев пенные волны, бьющиеся между стеной клифа и основанием башни. Крылья слушались его, он их чувствовал, но не должен был контролировать каждое движение. Решил нырнуть вниз, крылья послушно сложились, и Драккайнен рухнул прямо в маячившую внизу темную воду. Чувствовал дуновение воздуха в лицо, но куда меньшее, чем было бы в реальности. Это не был раздувающий щеки ураган — просто легкий бриз. Слышал свист в ушах, но был это не рев падающей бомбы. Когда гривы пены оказались слишком близко, мерцая в темноте, он решил выровнять полет — и крылья развернулись, наполнились воздухом и вывели его из нырка.
Он несколько раз взмахнул ими и поднялся на высоту крыши Башни Шепотов, после чего несколько раз облетел ее, как призрачный, гигантский ворон. Не чувствовал усилия, взлетая назад на эту высоту, — лишь некоторую легкость, похожую на бег на лыжах или езду на хорошо смазанном велосипеде. Он облетел город, глядя на бесконечный лабиринт крыш и направленные в небо башни. Мир выглядел странно. Словно Вуко смотрел на него в инфракрасном диапазоне или в термовизор. Люди чуть светились теплыми оранжевыми и желтыми тонами, а еще он заметил, что стоит ему сконцентрироваться, и он начинает видеть сквозь стены. Камень блокировал зрение, размазывал картинку, слой бревен делал это куда в меньшей степени: наверняка это имело свою логику, связанную с массой.
Он развернулся на месте и нырнул в каньон улицы, как подхваченный ветром плащ. Окна, эркеры и колонны домов мелькали перед его глазами, ветер свистел в ушах.
Внизу прохаживались люди, но никто не задирал голову, не показывал не него пальцем и не орал: «Смотрите, там летает голова с крыльями!» Он вывернулся коротким виражом, замахал крыльями и присел на их кончиках на подоконнике первого попавшегося окна на одной из мансард.
В маленькой, погруженной в темноту комнате двое людей с огромным энтузиазмом занимались любовью, отсвечивая ласковой краснотой, словно два бумажных лампиона. Бедра мужчины пошлепывали об ягодицы девушки, кровать скрипела и ритмично постукивала изголовьем о стену.
— Ку-ку, — произнес Драккайнен. Девушка продолжала стонать, кусая льняную подушку и стискивая в кулаке смятую простынь.
Ничего не случилось.
Он снова взлетел высоко над крышами, так, чтобы под ним простерся весь остров вместе с тянущимися в небеса верхушками гор, похожими на пятна мха лесами и серыми уступами полей и вересковых пустошей. Город уменьшился, он превратился в едва видимую крошку, прижавшуюся к скале: точеную и четкую, словно винтик часового механизма. Когда Вуко снова снизился, Ледяной Сад, наполненный хрустальными деревьями и цветами, запертый в четкие, словно зубья шестеренки, мерлоны
[11] стены и окруженный горными кряжами, светился, будто Лас-Вегас — резким, неоновым светом; яркие огни высверкивали за окнами и куполами жилых домов Верхнего Замка, где обитал Фьольсфинн — норвежец словно устроил у себя дискотеку. Вуко заложил круг над всей крепостью, следя сверху за состоянием укреплений, а потом пролетел над портом и выстрелил к югу, летя в десятке метров над гребнями волн, словно опасаясь радаров.
Вуко несся прямо на юг, режа воздух в синеватой полутьме. Он пожелал ускориться и несколько раз ударил крыльями, а гривы волн под ним размазались в сплошные полосы. Сам полет не требовал и малейшего усилия, не было нужды и контролировать управление. Порой он чувствовал легчайшую турбулентность, и воздух делался словно бы жестким, но крылья самостоятельно подлаживались под полет. Это радовало Драккайнена, поскольку весь его опыт пилотирования ограничивался голоиграми и одним часом за штурвалом ультралегкого рекреационного самолетика много лет назад.
Он летел так в рассеивающейся ночи, пока виды водных пространств не надоели, и тогда он поднялся выше и полетел еще быстрее. Чувствовал скорость, но, как и прочие впечатления во время этого не то сна, не то яви, скорость эта была несколько условной и не экстремальной, хотя он и подозревал, что, воспринимай он свой полет телесно, приближался бы теперь к сверхзвуковому барьеру, а давление воздуха затолкало бы его глазные яблоки в глотку. Он хоть как-то ощутил скорость, лишь когда на горизонте замаячила первая группа Остроговых островов, которые сперва появились как сгустки темноты, едва отличимые от туч на горизонте, потом же начали увеличиваться и обретать материальность, а потом промелькнули под ним вершинами, лесами, озерцами, посверкивающими, словно зеркальца, и искорками очагов человеческих обиталищ. Потом они остались позади, он же снова мчался, имея впереди лишь предательское море на входе в архипелаг, полное подводных скал, цепей рифов; море кипело в белой пене, вставали очередные острова со сложными перемычками между ними.
