Мы гребли всю ночь напролет до самого утра. Я сидел в темноте, слушая тихий звук барабанчика: Н’деле постукивал в него ногой, и на каждый удар я тянул на себя рукоять весла. Звук был настолько тихим, что я не думал, чтобы его слышали где-то за кораблем.
Небо начало сереть, когда Осот позволил нам передохнуть. Он сказал, что теперь снова дует нормально и что можно поставить парус. Потому мы смогли выйти на палубу и свалиться там, уставшие, на доски. Я чувствовал, как все мои мышцы рвутся от боли, особенно на спине и животе, но это была совершенно иная усталость, чем та, которую я познал в неволе. Я был свободен и делал то, что хотел, а остальное не имело значения.
Я съел немного сушеного мяса с хлебом и сыром, запил пивом и раскурил трубку.
А потом сидел, глядя, как из утреннего тумана выползают берега реки, а далеко на горизонте проявляются болезненно знакомые горы, среди которых скрывалась и Долина Скорбной Госпожи.
Бенкей тоже узнал их, и я видел, как он побледнел. Смотрел минуту в молчании, а потом сплюнул за борт, придвинул к себе кувшин с пивом и набил трубку.
— Все нормально, — заявил он, увидев мой взгляд. — С моей головой порядок, хотя я и провел там столько времени, в чаду и тумане, и помню все, как сон в бреду. Н’Деле выпустил мою душу, и теперь я такой, как и раньше. А если случится так, как ты говоришь, что некий червь проглотит меня в одной пещере и выплюнет в другой, в Амитрае, — значит, я увижу еще более странные вещи, чем те, которые я узрел в той долине.
— Мы многое увидим, прежде чем вернемся домой, — ответил я.
— Домой… — повторил он. — Странное слово. Где он у нас теперь?
— Теперь, полагаю, в Ледяном Саду. Там мы станем жить. Когда все закончится.
— Об этом я даже не думаю, — сказал он. — Пока что мне есть дело только до того, что необходимо сделать нынче, самое большее — завтра, если я доживу. «Когда это закончится»?.. Я не слишком-то могу себе такое представить. Все изменится. А ты, Н’Деле? Что станешь делать потом? Вернешься в Кебир?
— Не знаю, — ответил Алигенде. — Когда-то хотел. Но теперь меня ждет проклятие.
— Ну, ты всегда можешь снова отправиться в дорогу со мной, — сказал Ньорвин, скребя ложкой по дну миски. — Хороший жизнь. Много гильдинг, много чпоки-чпоки, — добавил на своем ужасном амитрайском. Бенкей фыркнул.
Еще до полудня все, кто должен был сойти на берег, отправились под палубу спать. Благодаря тому, что Осот заставил нас грести почти всю ночь, я заснул безо всякого труда, хотя там, наверху, светило солнце. Еще некоторое время я слышал поскрипывание бортов, плеск воды, отекающей корабль, шаги по доскам и свист ветра в такелаже. А потом не стало ничего.
Только Вода.
Дочь Ткачихи.
Проснулись мы поздно днем и остаток светлого времени провели, подготавливая оружие, животных и припасы. Потом, когда начало смеркаться, горы расступились по обе стороны реки, и над нами встал склон, укрывающий вход в Долину Скорбной Госпожи.
Мы пристали к противоположному берегу, а после, при последнем свете, собрали четыре массивных фургона, которые везли с собой по частям. Были они устроены так ловко, что сложить их могли и два человека, пользуясь только обухом топора, причем за время, короче большой водяной меры.
Мы вывели лошадей и онагров, которых было восемь. Четверо были для фургонов и должны были остаться, а четверо несли наши припасы и оборудование и отправлялись вместе с нами в Амитрай.
Мы нагрузили фургоны бочками, прихватив их веревками, уже в полной темноте.
— Найдите путь, — сказал Осот. — Я буду вас ждать здесь. Пока что выйду в море, но через десять дней буду на этом же месте, несмотря на то, как пойдет с остальными кораблями. Буду здесь, что бы ни случилось.
Последнее, что следовало сделать, это связать Багрянцу руки так, чтобы он мог править конем, после чего Братья Древа, сидящие на повозках, со свистом погнали онагров, и весь караван нырнул в темноту.
Были мы, как говорили обитатели Побережья, Нитй’сефнаар — а потому и странствовали мы ночью. Конские попоны и наши куртки были выворочены на темную, матовую сторону, даже клинки нашего оружия были чернены сажей, прицепленные к шлемам заслоны скрывали лица, оставляя снаружи только глаза. Мы были тенями среди теней.
Ехали мы так быстро, чтобы повозки в строю могли за нами поспевать, окруженные стражей с арбалетами, готовыми к выстрелу, а впереди ехали двое Братьев Древа, те, что были с Ульфом и знали дорогу.
И все же я постоянно был как натянутая тетива, пытался следить за всем вокруг и видел в тенях что-то пугающее. А все потому, что я был за командира. Не было подле меня ни Снопа, ни Ульфа, никто не говорил мне, что делать, хуже того — я знал, что если ошибусь, то кто-то погибнет. Из-за меня.
Убьет его моя глупость, а не стрела или клинок.
Мы ехали сквозь лес, минуя горные луга и лесные поляны, стараясь держаться близко к линии первых деревьев, и всегда позади оставался заслон из листьев и деревьев. Все время приходилось прислушиваться, не раздастся ли крик козодоя, который означал бы, что наши разведчики наткнулись на угрозу.
Но единственное, что мы слышали, — горловое карканье воронов в ветвях деревьев. Было их странно много, даже для этих мест. Порой мы останавливались, поводя вокруг наконечниками стрел и всматриваясь в темноту, однако карканье, похоже, не было чужими сигналами — просто птицы мрачно перекрикивались.
Так мы и ехали, молчаливые и черные, укутанные тьмой. Даже оси наших фургонов, щедро смазанные дегтем, не скрипели, а когда мы выехали на тракт, то не слышен был и перестук копыт или тарахтение колес, поскольку и копыта, и обода были укрыты насадками из войлока и толстой кожи. Мы знали, что они порвутся, но нужны они были только на ночь. Потом мы отсюда исчезнем, а когда вернемся, нам уже не придется беспокоиться о том, чтобы остаться незамеченными.
Прежде чем настал рассвет, мы прошли путь по ущелью вдоль потока, которого я боялся более всего, поскольку именно он представлял самое удобное место для засады, и потом уже оказались в горах, на той самой поляне, на которой Люди Вороны пытались украсть наших лошадей.
Мы расставили повозки в круг, стреножили коней и онагров, окружили их веревками, обозначив место для выпаса, а потом выставили стражу.
Когда небо посерело, мы даже не стали разжигать огонь — просто разложились по кругу в полной готовности, жуя сушеное мясо и попивая из баклаг разведенное пойло. Напиток был достаточно крепок, чтобы не портилась вода, и достаточно слаб, чтобы каждый ушел спать с трезвой головой.
Никому не нравилось это место, хотя оно находилось далеко от путей и было хорошо укрыто. Когда ветер задувал с запада, приносил хорошо слышимый смрад гари и дух падали, к тому же отовсюду продолжало раздаваться карканье, словно кто-то драл в клочья черные тряпки. Когда все стихло, издалека раздался вой не то псов, не то волков.
