В собственную армию, прямо в линию отчаянно закрывающихся щитами пехотинцев и сбитой в табун легкой кавалерии, одна за другой врывались горящие колесницы; волокли их паникующие животные, на колесах их вращалась свистящая смерть, рубя и режа все, во что они попадали — и так на обоих флангах. Одна из таких колесниц ударила прямо в стену щитов, и прежде, чем она завязла в строю, я видел, как выбрасываются в воздух фонтаны крови и куски плоти.
— Стрела, — прохрипел я пересохшим горлом.
Ничего не случилось.
Я оглянулся через плечо и увидел, что левый мой стрелок сидит неподвижно и остолбенело смотрит вдаль. Я дернул его за плечо, и тогда он тяжело повалился на меня, я же понял, что он не сидит, а висит на веревках, а из груди его торчит длинный стальной обломок сломавшейся косы колесницы.
Я приостановил птицу, прополз назад, вынул из колчана стрелу с красным оперением, потом раздавил глиняный цилиндр на толстом наконечнике, раздул жар, а когда изнутри пополз густой красный дым, послал стрелу прямо в небо, слыша, как прикрепленная к ней свистулька издает жуткий посвист.
Тут же с другой стороны взлетела такая же стрела с хвостом рыжего дыма.
Наш до крайности вытянутый строй распался на две части, а далеко сзади раздался хоровой рев сотен красных волов и жуткий шум. Люди орали, били в щиты, а потом принялись пускать горящие стрелы в задницы собственных животных. Стреляли, едва натягивая луки, чтобы наконечник причинил боль, ударив в тело, но не свалил вола. Не миновало и десяти ударов сердца, а стадо впало в панику.
И понеслось вперед, как оно и бывает с красными волами, большими горбатыми великанами с обвисшими горлами и большими рогами. Обычно они ласковые и покорные, но только покуда не ошалеют от страха, а тогда сметают все на своем пути. Тогда могут стоптать и лес, разнеся его в щепки своими копытами. Перед этими же впереди было пустое пространство, а опасность шла сзади, там были боль, огонь и жуткие звуки.
А впереди стояли вспоротые собственными колесницами, сбитые и прореженные бинлики Огненного тимена пехоты из Кебзегара.
Наша тяжелая кавалерия, занявшая уже свое место в строю, снова разъехалась в стороны, пропуская ошалевшее стадо, понесшееся вперед с жутким ревом — оно врывалось в разомкнутые уже четырехугольники амитраев с треском разбиваемых щитов, воем стоптанных людей и визгом паникующих лошадей. Четырехугольники эти и раньше уже не напоминали военный строй — скорее случайные толпы, отчаянно пытающиеся перестроиться, бегающие по устланному телами склону, по которому все еще мечутся горящие бактрианы, волоча следом разбитые, но все еще крутящие колесами колесницы. Когда стадо волов ударило в копошащийся тимен, холмы перед нами превратились в ад.
Наша кавалерия — едва сто пятьдесят тяжелых всадников — снова понеслась в сторону амитраев, но теперь это уже выглядело иначе.
Мы же вернулись на свое место в строю.
Бенкей получил стрелу в руку, но наконечник увяз в наплечнике и совсем неглубоко воткнулся в плечо; я потерял стрелка, Н’Деле тоже; Снопу пришлось соскакивать с орнипанта, которому коса отрубила обе ноги, и при падении он выбил плечо из сустава. Погибли еще два стрелка и один из свежеобученных погонщиков.
Я чувствовал острую боль под мышкой, не в силах понять, в чем дело и откуда она, пока Н’Деле не вытянул мне из-под руки длинный, в полпальца, осколок от косы, который нашел дорогу между панцирем и наплечником.
То, что происходило на холме, трудно было бы назвать битвой: там, в лучшем случае, произошло несколько стычек и схваток — «Огненный», похоже, потерял желание преследовать «темножителей».
Скоро с обеих флангов тронулась наша легкая кавалерия, развертывая строй и направляясь в погоню за разбежавшимися «огненными», что неслись во все стороны в пустыню. У нас не было колесниц, но легкая кавалерия тоже прекрасно справляется с погоней за паникующими пехотинцами.
Я сидел на земле, с плечом, перевязанным бинтами, попивая пальмовое вино из баклаги, дышал и наконец стал понимать, насколько теперь мы близко к дому.
Фитиль подошел ко мне с собственной баклагой и трубкой в зубах, после чего тяжело уселся и подал мне напиток.
— Ты и правда ведешь за собой странную судьбу, сын Копейщика. Это не могло удаться. Хотя я и начинаю верить, что у нас получится. Мне принесли тело Хуртайгана. Жаль, я мечтал, что убью его собственными руками, но нельзя получить все.
— Какие у нас потери?
— Семеро. Погибло семеро. И много — и немного, если сравнивать с тем, что могло бы случиться, и тем, что случилось бы, настигни они нас там, в долине. За нас сражались волы и птицы, а еще собственные бактрианы врагов. Странные времена. Мои волы растоптали тимен-басаардея Хуртайгана. Но надо бы их поймать.
— Фитиль, — сказал я. — Захватите как можно больше тел «огненных». Сколько сумеете.
— И зачем бы?
— Потому что я не хочу терять слишком много волов. Нам придется накормить Гору, чтобы дракон нас забрал.
— Ну да, — сказал он. — Накормить Гору. Вот ведь…
* * *
Мы шагали по склону через земли, что некогда принадлежали Людям Воронам. Длилось это долго, и марш был сложным: некоторые были измождены путешествием в животе Червя, некоторые страдали от чего-то схожего с морской болезнью, а загрузка и само путешествие продолжались бесконечно. Более того, нам потребовалось целых пять Червей, один за другим; к счастью, Ульф предвидел это, а тела убитых солдат Огненного тимена накормили Гору досыта, хотя везти их пришлось целый день. На поле битвы остались только кровь, разбитые колесницы, щиты и мечи. И голова тимен-басаардея Ашигдея Хуртайгана, надетая на копье.
Тут уже не было амитраев, и осознание это ввело некоторых в радостное безумие, так что мне пришлось напомнить им, что тут есть и другие враги, и что жизнь на Побережье Парусов — это не бесконечный праздник Воздушных Змеев.
Другие не могли до конца понять смысл того, что случилось, и казались слегка отупевшими. Только постоянно жаловались, что мерзнут.
Недобитые ждали подле Прожорливой Горы, а потом отправились вместе с нами, нахваливая пальмовое вино и печеное мясо красных волов.
И все шло неплохо, пока мы не добрались до места, откуда могли видеть Снагорину.
Прямо перед нами вставали горы, скрывающие долину Скорбной Госпожи; наша колонна сходила на большой луг на другом берегу реки, которая несла зеленоватую воду по равнине, обсаженной лесом, направляясь к морю.
Не было только кораблей.
Не было вообще никого, местность выглядела совершенно обезлюдевшей, и даже Недобитым это казалось странным.
Сноп объявил постой, на этот раз приказал поставить на лугу круг из повозок, которые соединили, создав что-то вроде передвижного форта. Принесли дрова, зажгли костры, и новые пары волов пошли под нож. Везде были толпы людей, шум и гам, совершенно как если бы странствовал целый город. Я отвык от подобного. Был Ночным Странником. Мы растворялись в темноте, а говорили жестами рук.
