За пазухой у меня был сверточек с моими двумя марками, несколькими серебряными монетами меньшего достоинства и кучкой медных пенингов. Я бросил один в шкатулку и взял благовоние, которое поджег от светильника и воткнул кончиком в песок между старыми, сгоревшими палочками.
Я не намеревался молиться деревянной статуе или же неизвестному надаку, я лишь хотел прояснить для себя, что же мне делать. Ледяной Сад никогда не был моей целью. Я не собирался сюда попадать и не искал его. Оказался я здесь, поскольку так вела меня судьба, и его тропой я нынче должен был идти. Не знал, что делать дальше, а потому решил, что за меня все решит случай. Передо мной в песке торчала тлеющая благовонная палочка, постепенно превращаясь в легкий пепел, который раньше или позже должен был сломаться. Я решил, что если пепел этот упадет налево от палочки, то я пойду на пир, чтобы присоединиться к жителям Сада, а если направо — выйду из храма и буду действовать сам, как получится.
А через миг я припомнил, что говорили нам жрецы. Их слова: кто пройдет в Ледяные Врата, забудет о своих близких и о своем доме, ослепленный чудесами Сада. И я должен буду позабыть о кирененцах, что прячутся где-то в горах, о моих разведчиках, потерянных где-то на Побережье Парусов, о Воде, дочери Ткачихи, о Бенкее, плененном в Долине Скорбной Госпожи? Забыть о моем отце, пославшем меня в миссию с последней надеждой? И вместо этого остаться здесь и с бессмысленной улыбкой глядеть на башни Ледяного Сада? С другой стороны, откуда мне было знать, что хочет от меня предназначение? Куда вела спутанная, словно нить, тропа Носителя Судьбы? Я начал обряд и положился на случай, который должен указать мне дорогу. Я решил повернуться и уйти, прежде чем пепел подскажет мне ответ, но в тот же миг легкий как пух сгоревший кусочек ароматической палочки начал клониться ко дну миски, я же почувствовал, как замирает мое сердце. Сжал веки.
Пути к отступлению не было. Я попросил силы судьбы, чтобы они указали мне путь, и ответ был дан. Я должен был принять это.
Я открыл глаза.
Легкий столбик серого пепла не упал ни в одну, ни в другую сторону миски. Упал он точно посредине, указывая на меня. Даже пылинок по обе его стороны в песке было равное число с обеих сторон.
Я снова прикрыл глаза, на этот раз от облегчения. Ответ означал либо то, что я должен поступить так, как считаю нужным, либо что выбор мой не имеет значения, поскольку результат будет один и тот же. Я встал, накинул капюшон и вышел из храма.
Солнце уже поднялось, и на улицах было полно людей. Они проходили мимо, спеша по своим делам, проезжали двуколки, запряженные странными большими косматыми ослами, или платформы на двух колесах, толкаемые и влекомые людьми. Все шли примерно в одну сторону, потому я закинул за спину корзину путника и пошел за ними.
Я миновал несколько улиц, проходя под островерхими арками и через несколько ворот, пока не попал на большую площадь, каменную, как и все здесь, с одной стороны ограниченную рядом узких, в четыре этажа, домов с колоннадой внизу, а с другой — небольшим портом, окруженным каменными пирсами. Большую часть площади занимали каменные столы, выглядевшие так, словно они выросли прямо из скалы под ногами, а на этих столах были выложены разнообразные товары, но главным образом — корзины с рыбой и морскими тварями, которых мешками свозили прямо со швартующихся неподалеку рыбацких лодок.
Я начал свою одинокую жизнь в Ледяном Саду с торга, поскольку должен был узнать, чего стоят мои деньги. Две марки серебра после пересчета — немалая горсть разнообразных монет, среди которых были и медяки, и тонкие серебряные скойцы, и пара монет покрупнее. Если бы я находился в Маранахаре времен владычества моего отца, такое количество серебра позволило бы мне экономно жить где-то с месяц. В пустынном же городе Нахильгиль, полном беглецов, пытающихся скрыться от войск Праматери, за те же самые деньги я сумел бы — если бы повезло — купить две плошки сушеной дурры и баклагу пальмового вина. Такая сумма в пути могла значить одно, поскольку тогда я мог спать под голым небом, охотиться и ловить рыбу, лишь изредка платя за ночлег или покупая что в селах, — и совсем другое значила она в городе, где пришлось бы платить всякий раз, когда я хотел бы присесть или найти укромное место для ночлега.
Потому я ходил по торгу, пытаясь узнать, сколько может стоить здесь жизнь. Проще всего было понять это, спрашивая о цене самых дешевых товаров, которых мало и которые сложно разделить. Отдельный фрукт или какой-то небольшой овощ, яйцо, булка. Нужно только помнить, что нечто, с виду неброское, вроде бы обычный продукт в одном месте — как у нас медовая слива или плод калачника, — в другом месте может оказаться экзотическим лакомством. Обитатели Ледяного Сада имели больший выбор, чем люди в глубине материка, с которыми я познакомился ранее, но множество продуктов, что лежали на прилавках, были мне совершенно незнакомы, и я даже не сумел бы сказать, для чего они служат. Я боялся брать вслепую, поскольку легко мог закончить, пытаясь заварить орехи, из которых делают краску для тканей, или жуя волокна, служащие для стирки.
В конце концов я купил плоский хлебец с отрубями размером в две сложенные ладони, кусок вяленного на дыму соленого сыра размером с кулак и фиолетовый корнеплод, какой я видывал уже в доме Сверкающей Росой, и знал, что под легко счищаемой кожицей — белая, островатая плоть, хрупающая, словно пальмовая сердцевина. Я заплатил за все это три четверти медного пенинга.
Потом я вошел под колоннаду вдоль тянущихся вдоль площади домов, где были конторы, купеческие фактории и места, где продавали еду. Я остановился около одного такого, где в тесном углу в большом тазу, накрытом решеткой, пылали поленья, а владелец подавал тарелки с едой и пиво через открытое окно, за которым видна была комната с печью, и в этом месте можно было подкрепиться, сидя на ступенях между колоннами или за деревянным столом, если тот не был занят.
Я заказал то, что подешевле, и пиво в небольшой глиняной кружке. Я уселся за почти пустой стол и съел первый свой завтрак в этом месте. Это была плоская рыба чуть больше моей ладони, испеченная на палочке и поданная на куске хлеба.
Стоило все это полпенинга. Из этого выходило, что на еду, чтобы поддерживать свои силы, требовалось один-два пенинга в день, в зависимости от того, жить ли впроголодь или питаться досыта. По крайней мере, с этой точки зрения казалось, что в Ледяном Саду еда немного дешевле, чем в Маранахаре. Тогда я уже привык к горьковато-сладкому пиву Земли Мореходов и странным приправам, которые они сыпали в еду; кроме того, еда была свежей, как и хлеб, и я решил, что как-то да удастся тут жить.
Двое людей, которые сидели напротив за тем же столом, скоро закончили есть и без слова ушли, я же ел в одиночестве.
Я и вправду попал за море в странный каменный город и не знал, что делать дальше, но был хороший день, резкий утренний холод куда-то исчез и стало почти тепло, я был сыт, свободен и даже имел за пазухой горсть монет. На одну марку приходилось шестьдесят пенингов, однако в жизни существует не только еда. Я не имел понятия, где найти крышу над головой и каковы тут обычаи. В моем Амитрае прибывший в город чужак мог ночевать в купеческих постоях при трактирах и при рынках. Гости могли останавливаться у друзей либо родственников, а те, что приезжали по делам, пользовались постоялыми дворами, где, в зависимости от состоятельности, могли нанимать довольно неплохое жилье, скромную клетушку, или платить за место сна в общем зале на полу или даже в хозяйственной пристройке. Если кто нанимался на работу, то получал возможность расстилать маты в мастерской, магазине или лавке, где трудился. К тому же в Маранахаре было немало и тех, кто жил под голым небом, за укрытие полагая лишь стену, арку подворотни, мост или даже кусты на городской площади. Наверняка я бы сумел найти угол, где мне не лилось бы на голову, но мог бы так ночевать лишь пару дней. Лето заканчивалось, утра и ночи Делались почти холодны, и близилась осень с ливнями, штормами и лютым холодом. Скоро ночью станет прихватывать морозец, а потом придет зима.
