И снова поклон.
— Мать вспомнит о своем!
— Салах акидилла!
Поклон.
Все это тоже продолжалось довольно долго.
Но наконец прекратилось.
Потом муж в маске указал на одного из нас серебряной указкой, что выглядела как скелет руки с чрезвычайно длинными пальцами, которые заканчивались когтями, а указательный палец был выпрямлен.
— Ты! Что ты сделал для падения города?
— Продал страже рыбный соус, зараженный черным грибком.
— Ты! Что ты сделал для падения города?
— Указал Отверженным на городского шпика.
Так оно и шло. Кто-то добавил навоз в пивной солод, кто-то написал зловещие слова на стенах. Потом пришла и моя очередь. Серебряный коготь ткнулся в мою сторону.
— Я спас святого мужа от тщетной смерти, — сказал я.
— Ты тот, кто прозрел?
— Я тот, кто нашелся, — ответил я.
— Подойди сюда, — сказал тот, в маске жреца, и я подошел. — Прими поцелуй истины.
Он поднял маску и поцеловал меня в губы, и было это самым отвратительным, что когда-либо со мной случалось. Он вонял странными зельями, смолой снов и еще чем-то непонятным. Когда он прижал осклизлые губы к моим, я почувствовал словно бы ледяное щупальце морской твари, что ощупывает содержимое моего черепа. Было это мерзкое впечатление, напоминающее то, что делали с моей головой кебирийские иглы. Но подходя к жрецу, я потянулся воспоминаниями к Красной Башне, к той огромной скульптуре Праматери, и услышал звенящий отзвук, которым полнились те подземелья. Я позволил, чтобы воспоминание росло и заполоняло мою голову, заслоняя все остальное.
— Чего ты ищешь? — спросил он наконец.
— Ищу пустынный ветер, несущий огонь истины. Истины, что исцелит приятеля.
— Поработай для этого, дай Матери, что ей надлежит, и сойдешь под землю, дабы вкусить ее милости.
Следующие дни нам приходилось выдумывать способы мешать крепости, не принося серьезных проблем. Это должно было оказаться нечто, что принесет одобрение мужа в маске, но что можно будет исправить.
Ульф в письме подбросил нам пару идей, кроме прочего, указал на пару поставок с базара в Верхний Замок, которые мы могли испортить или уничтожить.
В другую ночь мы напали на двух стражников. Н’Деле свалил первого, сбив с него шлем и нанеся молниеносный удар локтем в голову, мне же удалось справиться со своим лишь благодаря внезапному пинку в пах, но стражник был гибким, словно змея, сумел развернуться и, несмотря на боль, которая согнула его напополам, отмахнулся от меня палкой. Я парировал удар своим посохом и оглушил его, но притом он успел разбить мне голову. На следующий день кровавая припухлость размером с большой палец на моей голове добавила мне убедительности перед жрецами. Еще мы забрали у стражников оружие, кольчуги и шлемы, а также туники со знаком Древа, оставив их полуголыми, без сознания в переулке, а добычу отнесли жрецу в маске.
Кроме того, мы били поклоны перед статуей Матери, произносили строфы из Кодекса Земли и ждали, когда наступит Призыв. Но ничего такого не случалось.
К тому времени мы уже оставили ночные вылазки, бег по крышам и поиски следов в тавернах. Сколько бы раз мы ни покидали корчму, где обитали, поблизости всегда был кто-то из измененных, крутился малолетний воришка, а иногда мы натыкались на внимательный взгляд из-под капюшона сидящих под стенами домов — бесцельно, на расстоянии броска камня от постоялого двора.
Также я начал примечать заговорщицкие взгляды и знаки у случайно встреченных людей. Следы черной краски на двух пальцах правой руки или втертой в морщины лба, амулет со знаком Подземного Лона или двух лун, легкий жест, которым кто-то словно бы случайно прикасался ко лбу и губам. Торговка на базаре, прохожий, разносчик дров. Не было их много — не так, что в городе сделалось тесно от последователей Подземной, но нечто такое я встречал чуть ли не каждый день.
Но хуже всего было то, что мы, хотя и сумели проникнуть в ряды верных, не могли узнать чего-либо существенного. Жрец лишь отдавал приказания, а нахардал оделял поучениями и оставался в стороне. Однажды я попытался спросить, как долго нам ждать падения города и возвращения истинных богов, но лишь услышал, что «время наступит, когда наступит», и что «исполняется мера мерзости», второй же произнес гневную речь о терпении и о моем месте среди верных, которым должно оставаться как муравьям, что вместе тащат травинку, не задают вопросов и ждут приказаний. После такого я перестал расспрашивать и покорно бил лбом в пол, а ночами рисовал на стенах проклятия знаками чужих алфавитов, прикидывая, что делать, когда однажды прикажут нам кого-либо убить.
Ответ Ульфа Нитй’сефни был короток и весом: «Тогда сразу отошли нетопыря, кого и когда». Мне слегка полегчало, но не слишком, поскольку я не понимал, будет ли возможность как-то нам помочь.
Пока же выглядело так, что ждали и мы, и заговорщики. Лед у Побережья Парусов и на реках наверняка начинал трескаться. Плиты его в заливе и в порту то и дело выстреливали с грохотом, крушились на мелкие осколки, покрывая море шубой колышущихся белых обломков. Если весной должен был прийти вражеский флот, им пришлось бы дожидаться, пока не наступит пора мореходства, потом собрать корабли и спустить на воду, а затем еще и найти дорогу к Ледяному Саду. Если люди жреца ждали именно этого — впереди было несколько месяцев скуки.
А еще я не нашел мужа, называемого Багрянцем, даже и следа его, хоть и не знал, кто скрывается под серебряной маской жреца и сколько таких же бродит еще по подземельям Ластовни или Каверн.
Однажды вечером, когда мы закончили обряд поклонов статуе Азине, жрец снова начал выпытывать верных об успехах в битве с городом. Когда пришел мой черед, он даже не дал мне открыть рта, но ткнул своим когтем:
— Останешься, когда все уйдут. Хочу с тобой поговорить.
Я почувствовал ледяную дрожь на затылке и по спине, но только лишь поклонился.
— Хафрам акидил, — ответил покорно, коснувшись рукой губ и лба.
Раздался гонг. Верные вышли в молчании, пятясь, как приказывал обычай. Я остался в одиночестве, коленопреклоненный в подземелье, перед статуей, освещенной светильниками, в тяжелом запахе благовоний. Жрец, обернутый красным плащом, неподвижно сидел на подушке рядом с нишей, в которой стояла Азина, и всматривался в меня черными дырами своей продолговатой, блестящей маски. Собственно, казалось, что, кроме маски и плаща, у него ничего и нет.
Через минуту молчания края его одежд раздвинулись, показалась белая ладонь, ухватившаяся за ручку маленького колокольчика, тряхнула им.
Один из Отверженных поставил перед жрецом круглый поднос с кувшином и двумя чарами, а потом молча вышел.
— Сказано, чтобы беседующие не сидели слишком далеко, — произнес жрец.
Я встал и осторожно подошел ближе.
