— Но он бы не выжил в секте, оставайся он лишь жертвой, — заметил Драккайнен.
— Наверняка. Должен был побеждать и развиваться, но он этого не помнит, — ответил Фьольсфинн. — Не в «выжималке». Этот зал действует как воплощенная депрессия.
Багрянца прижигали факелом.
— Голос говорит: «Ты должен стать бесчувственен к боли. Если поддашься ей, будешь слаб. Станешь мясом для тренировки остальных. Один — ничто».
Его растянули на каменном столе лицом вниз, а голый жрец в маске, напоминающей череп зубастого оленя родом из ада, грубо и методично насиловал его большим железным фаллосом, привязанным к бедрам.
— «Ты познаешь боль, которую в треснувшем мире дочери земли должны выносить ежедневно», — перевел Филар.
Картинки менялись быстро, но все были жутковатыми. Попеременно крики, кровь, темнота, боль и отвращение. И снова крики. Отчаянные, испуганные, бесконечные.
— И с чего бы все это позволило создавать идеального агента? — спрашивал Драккайнен. — Он же должен в конце концов сойти с ума или совершить самоубийство. Меня тоже учили, но с железным хером ко мне никто и подойти не смел. Не вижу тут ничего, кроме бессмысленной жестокости.
Фьольсфинн покачал головой.
— Это не фильм. Мы не смотрим доклад о его обучении — только проекцию самых глубинных страхов. Полагаю, что даже не все это происходило на самом деле.
— То, что мы только что видели, как раз возможно, если он должен был достигнуть посвящения, предназначенного для высших жриц, — заметил Филар.
Все это тянулось долго, и казалось, что сценки набирают скорость и постоянно ускоряются, будто центрифуга для тренировки космонавтов.
Время шло. Они сидели в молчании, обстреливаемые криками, плачем и снова отчаянным скулежом.
Багрянец лежал, свернувшись в клубок, с головой, укрытой руками, и орал, а вокруг него пульсировал стробоскопический ужас, атакуя его десятками образов. Но это вовсе не был монотонный ор боли и ужаса — это была вполне различимая фраза.
— Что он там кричит? — спросил внезапно Драккайнен.
— Кричит: «Спаси меня, Ульф», «Спаси меня, Ульф». Раз за разом.
— А откуда ему известно твое имя? — удивился Фьольсфинн.
— А он как раз его узнал. Зерно начало действовать, — загадочно сказал Драккайнен, выстукивая трубку об пустую глиняную кружку. — Можешь влиять на то, что там происходит? Пересылать собственные образы?
— Да, — ответил норвежец. — По крайней мере, должен бы.
Он подошел к пульту, после чего поднял встроенную деревянную крышку, под которой показалась отполированная зеркальная поверхность, вырезанная в точности по контурам его лица, вместе с наростами в форме башен на черепе, а по сторонам находились углубления, отвечающие по форме его ладоням. Фьольсфинн встал на колени на обитый кожей порожек, а потом старательно вставил руки в углубления.
— Что ты хочешь делать? — спросил норвежец Драккайнена.
— Сперва поставь на паузу «выжималку». Пусть он останется в тумане, пустоте и тишине. Подержи его так пару минут. Потом пусти ему какие-нибудь пропагандистские кусочки из той своей религии, потом покажи всякие чудеса Ледяного Сада, а в конце из тумана выходим мы оба: сверкающие, разодетые, бритые и немного пьяные. Такие, чтобы просто «ах!». Это можно сделать, или программа переиначит все в кошмар?
— На ручном управлении — можно. Сначала я должен остановить это.
Он наклонился, сунув лицо в зеркальную маску. Некоторое время ничего не происходило.
А потом вдруг все исчезло. Жуткий калейдоскоп в один момент распался в туман, что охватил всю комнату неспокойной завесой. Исчезли видения, образы пыток и боли.
Продолжал звучать только крик.
Багрянец продолжал орать и ползать по полу, заслоняя голову, и отчаянно призывать Ульфа. А потом заскулил и стих, свернувшись в дрожащий клубок.
Некоторое время он лежал так, судорожно трясясь и не подавая больше никаких признаков жизни. Наконец он начал осторожно ощупывать тело в поисках ран, но те исчезли — вместе с призраками, кровью и синяками.
Остались туман, каменный пол и бессильный худой человек, на нем лежащий.
Когда из тумана начали проступать цветы и деревья и одновременно с тем раздался легкий перезвон арф и пение флейт, Багрянец испуганно заорал и попытался заползти в панике под стену. Усеянный цветами луг окружил его ласковым ковром, к музыке присоединился весенний хор птичьего щебета, но больше не происходило ничего. Каждая новая картина пугала амитрая так сильно, что он продолжал отползать и вскрикивать, призывая на помощь Драккайнена. Не появлялись никакие гигантские монстры, чтобы его мучить и пытать, но все равно, прошло немало времени, прежде чем он успокоился. И все же не настолько, чтобы сесть или не прикрывать голову.
Наконец он осторожно расслабился; вокруг него лилась сладкая музыка, а внизу открывался вид на залив и Ледяной Сад, утреннее же солнце играло на сверкающих башнях и зеленых крышах домов.
Потом появилось Древо. Светящееся серебром, оно укрыло шпиона прохладной тенью и открыло картины счастливого Багрянца, идущего улицами рядом с красивой высокой девушкой с лицом иконы и медной кожей; Багрянца, сидящего с удочкой на маленькой лодке в заливе; Багрянца, поднимающего вверх маленького ребенка, чтобы тот взглянул с зубцов стены на корабли, выходящие из порта в закатное солнце; целующего свою кебирийку в цветущем саду; наконец Багрянца в почтенных годах, засыпающего последним сном на ложе, окруженном детьми и внуками, — лишь затем, чтобы из мертвого тела восстала полупрозрачная фигура молодого и здорового Багрянца и побежала в тень Древа, к Ледяным Вратам, и вошла в новый Сад, еще более прекрасный, чем настоящий, навстречу бегущей к нему кебирийке, что ступает по цветам и лепесткам, осыпающимся с цветущих деревьев. На фоне этого сладкий голос серебряного лица, глядящего со ствола Древа, рассказывал ему об истине, любви, красоте и благородстве.
Багрянец глядел на все это и отчаянно всхлипывал. Фьольсфинн неподвижно лежал с лицом в своей маске: казалось, он заснул на столе. Филар зачарованно смотрел на все это широко раскрытыми глазами, а Драккайнен закинул ноги на контрольный столик, сложил на груди руки и раскачивался на стуле, поглядывая в потолок и пыхая трубочкой.
А потом снова пришел туман, и осталась только тень Древа, маячащая где-то в глубине, и вот из дыма вышли две фигуры.
Шли с обеих сторон Древа. Фьольсфинн шагал в синем плаще с узором древа, вышитым золотом, и опирался на длинный серебряный посох, увенчанный еще одной короной серебристых ветвей, — точь-в-точь маг из виртуальной игры, — а с другой стороны шел Драккайнен. С мечом за спиной и в куртке Ночного Странника с откинутым капюшоном.
Багрянец, все еще на коленях, протянул к нему руки.
— Ульф… Спаси меня… — шепнул.
— Это что, типа я? — проворчал недовольно Вуко. — Я могу что-нибудь ему сказать, у тебя ведь нет второго такого зеркальца?
