Но писатель должен и бороться, и отстаивать победу, верить в конечную победу разума над мраком. Моральные и нравственные понятия меняются, мир стал неизмеримо сложнее, взять те же категории добра и зла в современном понимании по сравнению с библейскими. Добро в понимании Адама и Евы, зло в их понимании, грех, ими совершенный, и – грехи, добро и зло современного мира. Главное зло для меня – это нелюбовь к прогрессу, нежелание правды, инертность мышления, хотя сам я в быту, к примеру, человек очень консервативный. Но ведь быт – это практически ничто. Наши потребности – они порождены цивилизацией. Мы покупаем множество абсолютно ненужных нам вещей, курим, пьем водку. И это – потребности? Потребность потребления – есть ли что более страшное, хотя у нас, к счастью, это не достигло того уровня, как на Западе, но опасность очень велика. Суетность убивает. Это не значит, что надо предаваться лишь абстрактным раздумьям о судьбах мира. Человек, прежде всего, должен быть одет, обут и сыт, но при этом он должен помнить, что он Человек, должен идти вперед, а не стоять на месте. Я верю в человека. За какие-то шестьдесят лет мы достигли феерически многого, а сколь многое нам мешало? Войны, те или иные перегибы… Да и сейчас, когда мы вступили в то, что называют веком НТР, – готовы ли мы к нему? На складах ржавеют импортные вычислительные машины, а люди брякают костяшками счетов. Им так удобнее? Нет, привычнее, а привычка, порожденная цивилизацией, – это страшно… Дело писателя – говорить об этом. В любой форме, в том числе – и научной фантастики. Нас, к примеру, часто спрашивают, почему в наших книгах так много крови, много войны. Но ведь война – это единственное, что может помешать естественному, диалектическому развитию общества. И пишем мы об этом не только потому, что на себе знаем, что такое кровь, взрывы, голод и разруха. Пусть ощутит это новый, молодой читатель, ощутит без прикрас, и не войну прошлого, а ту, что возможна – с нависающими грибами и радиоактивными пустынями. А умение написать, передать – это уже ремесло, ведь писателем мало называться, надо уметь и писать, то есть владеть ремеслом, владеть ради убеждения, пусть и в рамках острого, фантастического сюжета.
Отсюда недалеко, как вы сами понимаете, и до одной из главных проблем, проблемы воспитания. Настоящего, коммунистического. Но мы не философы и не социологи, предлагать реформы – не наша задача. Что вы думаете: пришли к Стругацким, и они на все ответят? Если бы так. Мы бы сами хотели, чтобы кто-нибудь нам ответил, так что остается одно: думать и еще раз думать, ненавидя ложь, ханжество и фарисейство, борясь с мещанством и тупостью, веря в будущее человека. Каждый писатель живет в свою эпоху, но должен смотреть чуть вперед, работать не только на настоящее, он должен забрасывать мины сомнения и надежды в будущие поколения, ведь мы – лишь предыстория… И не надо бояться иронии, скепсиса, жестокой усмешки. В анналах русской культуры Гоголь и Щедрин, Достоевский с его «Бесами». Они не боялись взять что-то, никогда не подвергавшееся сомнению: а вдруг это «что-то» не так? И будущие поколения говорят им спасибо. Хотя засомневались из сотен тысяч несколько, как один из всех засомневался Эйнштейн в том, что же это действительно такое – пространство и время. Почки старых понятий лопаются, и писатель – один из тех, кто должен сдирать шелуху старого, пусть даже новое будет приятно далеко не всем…
…А потом Аркадий Натанович рассказывал о своем последнем переводе с японского – это роман неизвестного автора XIV века «Сказание о Ёсицунэ». Говорил о книгах, написанных братьями Стругацкими и не ими, но без которых они – как люди и как писатели – были бы гораздо беднее. И звучали имена Толстого и Булгакова, вновь Достоевского и Щедрина, Фолкнера, Акутагавы и многих, многих других. И кончилась непогода, появилось солнце, и, казалось, что вместе с его лучами в комнату вошли и герои книг, созданных братьями Стругацкими: Румата Эсторский и Саша Привалов, Кандид и Перец, Маляев, Странник, неутомимый Горбовский, Бойцовый Кот Гаг, Малыш и тот самый странный прогрессор Лев Абалкин, жук в муравейнике, который по вине монетки (упади она орлом, а не решкой) мог оказаться хорьком в курятнике. А вслед за ними влетали иные тени – бесплотные, бестелесные, безымянные. Когда же у них появятся плоть и тело, когда они обретут имена, Аркадий Натанович?
Беседу записал А. Матвеев,
редактор Средне-Уральского книжного издательства.
Аркадий Стругацкий, Борис Стругацкий
«Собратья по перу, издатели, читатели…»
[22] (Из материалов к несостоявшемуся выступлению в «Литературной газете» под рубрикой «Литература – жизнь моя»)
Нам частенько говорят:
– Знаете, мой сын без ума от ваших книг. Все как есть прочитал. Сам я эту фантастику не люблю, но вот сын!..
Считается, что это комплимент. И одновременно – героическое признание, вызов на откровенность. «Сам я эту фантастику не люблю…»
– «Да, да, я тоже, знаете ли, больше люблю зазорные открытки смотреть и кошек мучить…» Впрочем, мы радуемся. Сын все-таки без ума. Или там дочь. Прогресс, ребята, движется куда-то понемногу.
Вообще, у нас впечатление, что, если бы не эти сыновья и дочери, нас бы не издавали. Представляется такая картина. Сидит у себя дома за ужином издательский работник, превеликого ума человек, с хроническим гастритом от воздействий Госкомитета по печати. Пьет он чай и жалуется внимательной супруге:
– Нынче Стругацкие рукопись принесли. Экие наглецы! Давно ли я за порнографию выговор получил, так теперь только Стругацких мне и не хватало…
И тут подает голос сын – длинноногий, в очках и с сигаретой, – лениво листающий «Огонек» в углу на диване.
– Прости, старик, но ты – дубина. У нас в классе (а еще лучше – на курсе, а еще лучше – в цеху) все от Стругацких без ума. И если ты посмеешь их не издать, я тебе…
Следует сцена. Возможно, даже не без валидола. Но старику-дубине деваться некуда. Он соглашается держать мазу за Стругацких, выговорив себе право отдать их рукопись на рецензию.
Забавно, что, если в этой картине есть хоть намек на правду, тогда мы тут имеем единственный известный нам случай воздействия читателя на издателя.
«Литература – жизнь моя».
Любят-таки наши газетчики лихие названия. «На турнирной орбите». Почему на орбите? Вокруг чего (кого) орбита? В воображении возникает спецкор, который с жужжанием несется по эллипсу вокруг шахматного столика и творит чего-то профессионального. Или «Спортивные меридианы»… Конечно, космический век, эпоха НТР, и вообще, по одежке протягивай ножки… Со временем уровень образованности у газетчиков повысится, и будут у нас «Судебные эклиптики», «Параллаксы канализации» и даже какие-нибудь «Морально-нравственные арктангенсы».
Впрочем, «Литература – жизнь моя» – совсем иное дело. Название рубрики отдает веской, десятилетиями выверенной солидностью. Но от этого не легче. Что, собственно, имеется в виду? Что вся жизнь писателя сосредоточена в писательстве? Так это же неверно. У нас семьи, у нас дети и внуки, мы копим на кооперативную квартиру, мы коллекционируем марки. Не говоря уже о том, что мы с неизбывным и пристальным интересом следим за тем, что творится в нашей собственной стране и за ее пределами, да еще угроза атомной войны, да еще экологический кризис, да мало ли что еще! Нет, не можем мы сказать, что вся наша жизнь сосредоточена в писательстве. Не бывает таких писателей.
