Джоэлу не нравился ее вокодер. «Я не хочу провести последнюю пару минут, слушая голос машины», – сказал он тогда. А потому Лени осталась с ним, дыша. Когда пилот – продрогший, напуганный, измотанный ожиданием смерти – наконец открыл люк, они уже погрузились, наверное, на атмосфер тридцать.
А она стала в ярости прорываться на берег.
Это заняло много дней. Подъем происходил постепенно, его хватило бы для естественной декомпрессии, газ в венах, по идее, должен был спокойно выйти через альвеолярные мембраны – если бы работавшее легкое постоянно использовалось. А оно не использовалось: так что же тогда случилось со сжатым воздухом из «Рыбы-бабочки», оставшимся в ее крови? Лени не умерла, а значит, его уже не было.
Газообмен не ограничивается легкими, вспомнила она. Дышит и кожа. Пищеварительный тракт. Не так быстро, конечно. И не так эффективно.
Может, недостаточно эффективно…
– Что со мной произошло? – тихо спросила она.
– Вы недавно перенесли две небольших эмболии в мозгу, которые периодически влияют на ваше зрение, – сообщила медкабина. – Скорее всего, ваш мозг компенсирует эти провалы сохраненными образами, хотя для уверенности мне хотелось бы понаблюдать такой эпизод в действии. Также недавно вы потеряли кого-то близкого: скорбь может быть фактором, катализирующим высвобождение визуальных…
– Что значит «сохраненными образами»? Ты хочешь сказать, что это воспоминания?
– Да, – ответила машина.
– Чушь собачья.
– Нам жаль, что вы так себя чувствуете.
– Но ничего такого никогда не происходило, ясно? – «У этой железяки дерьмо вместо мозгов, почему я вообще с ней спорю?» – Я помню свое детство, твою ж мать. Я бы не смогла его забыть, даже если бы попыталась. А эти видения, они принадлежат кому-то другому, они…
«…счастливые…»
– …они другие. Совершенно другие.
– Долговременная память часто ненадежна. Она…
– Заткнись и просто все исправь.
– В этой кабине нет оборудования для микрохирургии. Я могу дать вам ондансетрон, чтобы подавить симптомы. Но вы должны понимать, что пациенты со столь обширной синаптической перестройкой могут испытывать различные побочные эффекты, такие, как легкое головокружение…
Она застыла. «Перестройкой?»
– …двоение в глазах, гало-эффекты…
– Стоп, – оборвала Лени машину. Та замолчала.
На экране в основании мозга загадочно мерцало облако фиолетовых звезд.
Она коснулась их:
– Что это?
– Серия повреждений, нанесенных хирургическим путем, и сопутствующие им омертвевшие ткани.
– Сколько их?
– Семь тысяч четыреста восемьдесят три.
Лени перевела дух и даже слегка удивилась тому, насколько спокойна сейчас.
– Ты хочешь сказать, что кто-то сделал у меня в мозгу семь тысяч четыреста восемьдесят три пореза?
– Следов физического проникновения нет. Раны соответствуют точечным микроволновым всплескам.
– Почему ты мне сразу не сказала?
– Вы попросили меня игнорировать любые данные, не имеющие отношения к вашим галлюцинациям.
– А эти… эти повреждения не имеют к ним отношения?
– Не имеют.
– Откуда ты знаешь?
– Большинство повреждений расположено в стороне от визуальных путей. А другие блокируют передачу образов, а не порождают их.
– Где расположены повреждения?
– Они находятся вдоль путей, связывающих лимбическую систему и неокортекс.
– Для чего используются эти пути?
– Они неактивны. Их функционирование прервали с помощью хирургических…
– Для чего бы они использовались, если бы были активны?
– Для активации долговременных воспоминаний.
«О Боже. О Боже».
– Мы можем еще чем-нибудь вам помочь? – спросила кабина спустя какое-то время.
Кларк сглотнула:
– А когда… как давно были нанесены эти повреждения?
– От десяти до тридцати шести месяцев назад, в зависимости от вашего среднего уровня обмена веществ после процедуры. Эта приблизительная цифра получена из анализа соответствующей рубцовой ткани и роста капилляров.
– Могла такая операция проводиться без согласия пациента?
Пауза.
– Я не знаю, как ответить на этот вопрос.
– Ее могли провести без обезболивающего?
– Да.
– Ее могли провести, пока пациент спал?
– Да.
– Пациент мог чувствовать, как формируются очаги поражения?
– Нет.
– Могло ли оборудование для такой процедуры размещаться, скажем, внутри ЯМРТ-шлема?
– Я не знаю, – призналась кабина.
В медотсеке «Биб» такой был. Лени иногда пользовалась им после столкновений с местной фауной. Тогда на снимках никаких повреждений не отражалось. Может, их просто не показывали при тех установках, которые она использовала, и нужно было запросить какую-то специальную проверку – тест или вроде того.
А может, кто-то запрограммировал сканер лгать.
«Когда это случилось? И что? Почему я ничего не помню?»
Кларк с трудом поняла, что снаружи до нее доносятся какие-то приглушенные звуки, отдаленные и злые. Они не относились к делу, не имели смысла. Ничего не имело смысла. Ее разум, светящийся и прозрачный, вращался прямо перед ней. Из спинного мозга застывшим фонтаном били пурпурные искры, яркие, практически совершенные по форме капли, закинутые прямо в кору головного мозга и замерзшие в апогее. Такие яркие мысли. Выжженные и ампутированные воспоминания. Они чем-то напоминали скульптуру свободной формы.
Ложь может быть так прекрасна, пока ее рассказывают.
Приманки
Побеждает тот, кто умирает позже всех. Такая была у Авивы Лу философия.
При этом не важно, как ты жил. Да Винчи, Плазмид и Йен Андерсон добились столького, что Вив и ее друзья даже рядом не стояли. Она никогда не будет исследовать Марс, не напишет симфонию и не построит животное, по крайней мере не с нуля. Но штука была в том, что все эти люди уже умерли. Слава не сделала лицевой щиток Оливии М’Бенги прочнее. Иск Эндрю Саймона против «ГидроКвебека» не прибавил и дня к его жизни. «Страстная пьеса»
[26], может, и обрела бессмертие, но ее композитор многие десятилетия назад обратился во прах.
