К концу XII — началу XIII века книга все шире проникает в народ. Поразительные и наводящие на неожиданные выводы находки дали раскопки Старой Рязани, погибшей от нашествия Батыя. А.А. Монгайт по результатам многолетних трудов на месте испепеленного в декабре 1237 г. города отметил важный факт: «В Старой Рязани в рядовых жилищах часто находят медные застежки книжных переплетов — единственная хорошо сохранившаяся в земле деталь от древних рукописных книг. Книги были не только у богачей — книжные застежки найдены также в жилищах ремесленников, в полуземлянках бедноты»
[52].
Теперь уже не только грамотность, но и книжность становится массовой. Однако в отличие от берестяных грамот, обслуживавших почти исключительно светскую сторону жизни русского люда, важнейшей особенностью русской книжности изначально была ее сугубая клерикальность. Подробнее об этом сказано ниже.
Тут надо сделать оговорку: судить книговедам о русских манускриптах XI–XIII веков приходится по единичным сохранившимся в наличии экземплярам. По предположению исследователя В.Б. Сапунова, до наших дней дошло менее одного процента былых книжных богатств Древней Руси раннего периода
[53]. Так что абсолютно достоверно охарактеризовать их мы не можем. Как не можем и обрисовать горизонты востребованности книги в русской публике. Если широкая, почти всенародная грамотность русских, засвидетельствованная берестой, является очевидным их отличием от европейцев, то сравнивать отечественный круг читателей книг с западным трудно, ибо недостаточно данных.
Впрочем, как всякая технологическая новинка, пергаментная книга на Руси должна была вначале стоить безумно дорого (вспомним, какие цены платили богатые люди за первые персональные компьютеры еще недавно!). Вплоть до XIII века пергамент был привозным, импортным, что не позволяло снижать цену на готовую книгу. Ее сравнительную стоимость легко понять, зная, что князь Владимиро-Волынского княжества Владимир Василькович в 1288 году купил у вдовы протопопа «Требник», заплатив за эту не самую большую из книг 8 гривен кун. В то же самое время целое село он же купил за 50 гривен кун
[54]. Соотношение, во многом объясняющее и позднее появление у нас манускриптов, и их медленное распространение в народе, вне княжьих, монастырских и редких купеческих библиотек.
Впрочем, главные вопросы, встающие перед исследователем русской книжности, имеют отнюдь не экономический уклон.
Нас, в первую очередь, интересуют три вещи: какую по содержанию книгу предпочитали делать и читать на Руси в домонгольские времена; сколько было книг в обращении у публики той эпохи; что случилось с этим книжным массивом. Начнем по порядку.
Репертуар
Уже в середине XI в. на Руси было довольно людей, «…преизлиху насытившихся учения книжного» (к ним обратился митрополит Иларион в своем «Слове о законе и благодати»). Чем же именно они насыщали свой духовный голод?
В этом отношении у всех историков книги царит более-менее единое мнение: «Переписывались практически только священные и богослужебные книги, святоотческая и богословская литература и т. п. А вот богатая светская литература Византии, продолжавшая традиции античной, за немногими исключениями не дошла до восточных славян, что характерно»
[55].
Еще в конце XIX в. среди 708 русских, сербских и болгарских пергаментных рукописей XI–XIV вв., выявленных Н.А. Волковым, проявилась четкая закономерность. Больше всего по количеству — 470, но немного по наименованиям богослужебных книг (апостолы, евангелия, псалтири, минеи, триоди, стихирари, ирмологии, кондакари и некоторые другие). На втором месте книги четьи, т. е. входящие в круг обязательного христианского просвещения
[56] (минеи, торжественники, соборники, прологи, златоустники, златоструи, земные раи, пятидесятницы, патерики, агиографические сочинения, творения отцов церкви и толкования на них и т. д.), — 218. Меньше всего книг, не связанных с религиозными потребностями, мирских (изборники, палеи, хронографы, летописи, измарагды, юридические сочинения вроде «Русской Правды», памятники светской литературы, такие как «Слово о полку Игореве», «Моление Даниила Заточника», княжеские родословцы), — таких всего-навсего 20
[57]. Примерно такое же соотношение дает список Археографической комиссии.
Б.В. Сапунов признавал по этому поводу: «Имеются основания полагать, что соотношение сохранившихся богослужебных и четьих книг домонгольского времени (24:11) в какой-то степени отражает их действительное соотношение в XI–XIII вв.». Однако дальше он необоснованно предполагал: «Но отношение первых двух групп к третьей (24:11:1), выведенное по уцелевшим рукописям, не может отражать действительную картину, имевшую место во времена Древней Руси. Вероятно, и абсолютное, и относительное число книг светского содержания было более значительным
[58]». Аргументов в пользу своего предположения он не привел.
Излишне оптимистичным представляется и такое его мнение: «Русь в исторически короткий срок смогла получить из Византии и других стран огромную сумму информации по самым различным областям знаний раннего средневековья — богословию, философии, искусству, истории, литературе, юриспруденции, географии, астрономии, зоологии и т. д. и т. п.»
[59]. Если бы это все было действительно так, то пропорции светской и духовной древнерусской книги явно были бы иными. Да и репертуар светской книги был бы несравненно более обширным.
Все, напротив, свидетельствует о том, что ранняя русская книга в основном предназначалась именно для покрытия церковных и околоцерковных потребностей, служб и треб в первую очередь. Не случайно от домонгольского времени одних только евангелий дошло 45: эта книга, основополагающая для христиан, — явный и абсолютный чемпион среди переписанных русскими руками древних книг.
