Музыканты заиграли Lovely to Look at
[66].
– Мисс Грэм? – Молодые люди в один голос пригласили Шейлу танцевать на глазах у Скотти. Недди уступил Фитчу.
– Мисс Грэм, окажете мне честь?
– Боюсь, первый танец я уже обещала, – сказала она, беря Скотта за руку.
На мгновение молодые люди растерялись, но делать было нечего, и только потом, вспомнив, кто их сюда пригласил, Недди повернулся к Скотти.
– Теперь решили побороться за меня?
– Не горячись, – постарался смягчить ее Скотт. Дочь метнула на него злой взгляд.
– Неловко получилось, – сказала Шейла во время танца.
– Не стоит. Она уже большая девочка.
– Она просто ребенок.
– Очаровательный ребенок, – сказал Скотт, глядя, как на другом конце зала дочь рассмешила Недди. И улыбнулась им из-за плеча кавалера насмешливой натянутой улыбкой.
– Не знаю, почему она так себя ведет, – извинился Скотт.
– Кажется, я ей не нравлюсь.
– Почему?
– Не знаю, просто чувствую.
– Легкая ревность – это нормально, но грубость я оправдывать не собираюсь.
– Я не хочу, чтобы она ревновала.
– Вы не виноваты в том, что мальчики на вас засмотрелись, иначе и быть не могло.
– Я имела в виду, что я с вами.
– Так вы со мной?
На ее руке все еще была та побрякушка.
– Я не против вас.
Скотт притянул Шейлу к себе.
– Вот теперь – нет.
«Приятно посмотреть, нежность облака…»
– Вы меня смущаете.
– Я? Это вы помолвлены с герцогом.
– А вы женаты.
– И все же мы здесь.
– И все же да, – согласилась Шейла.
Скотти и Недди нашли их в толпе. Недди слегка поклонился, как принято в Принстоне, прося разрешения потанцевать с дамой. Скотт был джентльменом и не мог отказать, так что пришлось отпустить Шейлу и встать в пару со Скотти. И новые пары разошлись.
– Она его выше, – с удовольствием заметила Скотти.
– Тебе нравится он или Фитч?
– Ни тот, ни другой, они просто друзья. А вот она тебе нравится.
Обвинение было подано так буднично, что Скотт был даже польщен:
– Мисс Грэм очень привлекательна.
– Это бросается в глаза.
– Мне особенно нравится в ней, что ее настоящие таланты в глаза как раз не бросаются. Ей пришлось немало потрудиться, чтобы добиться успеха на суровом поприще.
– Кажется, что-то такое я уже слышала.
– Тогда ты понимаешь, почему я ею восхищаюсь.
– О да, восхищаешься, – кивнула Скотти.
– Целеустремленность восхищает меня во всех молодых людях, – пояснил Скотт.
– А еще у нее акцент.
– Очень милый.
– Жаль, что она такая красивая. Мне не следует так дурно думать, да?
– Ах, Пирожок… – мягко сказал Скотт, потрепав ее по плечу.
Добавить было нечего, так что эту тему оставили, будто она была исчерпана, и заговорили о том, как неудачно оформили стены ресторана, расписав их видами Парижа. Триумфальная арка, Эйфелева башня и собор Парижской Богоматери были изображены на панелях, бегущих по всему залу, как набор дешевых открыток. Скотти они поражали безвкусицей. Девочка была в настоящем Трокадеро и потому видела это заведение таким, каким оно на самом деле было: ночным клубом с завышенными ценами, где каждая гардеробщица метила в актрисы.
– Помнишь, как ты первый раз ела улиток?
– Ты говорил, что их ловят прямо в саду Тюильри.
– С тех пор ты все высматривала их на клумбах.
Кончилась композиция, началась следующая. «Почему я страдаю? Почему мне есть дело?» Фитч занял место Недда, и тот галантно вернулся к Скотти. Из-за нечетного числа один из них всегда оставался без пары, а Скотт терпеть не мог быть лишним. Но как у пригласившего остальных, выбора у него не было. Сидя со стаканом колы в одиночестве, он вглядывался в даль поверх Голлливуда и темнеющего города, через который бежали ряды уличных фонарей, будто взлетные полосы громадного аэропорта, а за ними чернело море. Где-то там стояли на якоре «Рекс» и прошлое Скотта. Ночь постепенно уходила на запад, забирая с собой звезды; ей на пятки наступало завтра. В больнице была полночь, Зельда спала – хоть какое-то облегчение. Скотт снова представил страдающего бессонницей продюсера, который садится на ночной рейс, летит с востока над бескрайней пустыней и, преодолев последние коварные зубцы горной короны, видит перед собой Калифорнию. Под ним веселый и беспокойный, как на вывеске кинотеатра, карнавал огней в Глендейле, и где-то внизу ждет та, в чьих силах его спасти. После аэропортного одиночества – вот она, жизнь! В эти несколько свободных часов над землей он разбирал чужие сценарии, препарировал наивные мечты и гордился тем, как ловко играл грезами спящей внизу страны.
Оркестр объявил перерыв, и танцоры вернулись к столу.
– Ведете записи? – улыбнулась Шейла, садясь рядом.
– Как всегда, – сказала Скотти. – Не болтайте при нем лишнего!
– Если не запишу, забуду. Проклятье, потерял мысль!
– Мне жаль, – сказала Шейла.
– На днях вы рассказывали мне об отшельнике с голливудских холмов.
– Он выстроил себе лачугу за одной из исполинских букв. Говорят, раньше работал осветителем у Гриффита.
– И сошел с ума, – предположила Скотти.
– Не знаю. Не исключено.
– Он там круглый год живет? – спросил Скотт.
– Не такой уж он и отшельник. Его все знают. Можем пойти посмотреть на него, если хотите.
– Не надо, – сказал Скотт. В действительности идея была не такой уж заманчивой, а сцена, в которой к бродяге приходит продюсер, показалась убогой и слишком символичной. Он писал не житие.
Ужин тянулся медленно, после каждой смены блюд следовал танец. Скотти и ее друзья заказали кофе и десерт, растянув вечер еще на двадцать минут и пять долларов. Скотт без особой причины был в плохом настроении, а когда его благодарили за ужин, он почему-то с сожалением подумал о деньгах, которые сегодня истратил на ресторан.
– Вечер был просто волшебный, – ободрила его Шейла, и возражать было невежливо. Скотт уже забыл, каково быть семейным человеком.
