На месте старого блочного здания цвета печеночного паштета, где раньше работали сценаристы, теперь стоял мавзолей из литого бетона размером со среднюю школу и отчего-то названный в честь Тальберга, хотя к сценарному делу тот никогда не имел отношения. В холле было прохладно и тихо. И судя по указателю у лифта, сценаристов здесь и в самом деле было немного – в основном продюсеры на пятом этаже.
Кабинет Эдди Кнофа
[10], который принимал Скотта на работу в Нью-Йорке, находился на четвертом этаже. На двери из матового стекла позолоченными буквами было написано имя хозяина. Что и говорить, головокружительная карьера – из душной общей комнаты младших редакторов Эдди переселился сразу в личный кабинет! Обер ясно дал понять Скотту, что Эдди теперь большой начальник и именно от него зависит успех. Скотт был благодарен за шанс вернуться и все же не мог привыкнуть к мысли, что они поменялись местами.
Пригладив волосы, Скотт постучал и стал ждать ответа.
– Войдите.
Он открыл дверь и заглянул в кабинет.
– Скотт! – воскликнул Эдди и, поднявшись, прошел через комнату, чтобы пожать ему руку. У него самого рука была только одна – вторую Эдди потерял при взрыве гранаты в Иллинойсе, – и теперь он скрывал свое увечье, подворачивая пустой рукав и закалывая его булавкой.
Эдди был полным, прямодушным человеком с усиками, как у Кларка Гейбла. Без пиджака и в подтяжках поверх рубашки, сейчас он выглядел даже крупнее, чем обычно. На бордовом галстуке ручной работы белел ирис.
– Рад тебя видеть! Отлично выглядишь. Проходи, садись. Что-то ты рано. Как тебе наши новые хоромы? Шикарно, правда? Теперь у каждого собственное окно.
Весь стол Эдди был завален сценариями, на одном из которых Скотт заметил пометки синим карандашом. Эдди как раз пил кофе с пончиками и предложил ему.
– Благодарю, я позавтракал в отеле, – отказался Скотт.
– Давно приехал? Как устроился? Понравился тебе «Мирамар»? Там подают отличный крабовый салат. Рекомендую, если еще не пробовал. Время у тебя есть, мы ждем, что очередная часть будет готова к концу недели.
– Как? – Скотт рассчитывал, что сценарий уже написан. Картина называлась «Янки в Оксфорде». Его пригласили помочь сделать правдоподобными сцены студенческой жизни и оживить диалоги – никого не волновало, что самому ему уже было сорок, а университет он так и не окончил.
– Самое позднее – в понедельник или вторник. Но точно не позднее среды. Не переживай, времени у тебя будет предостаточно, ты же профи! На самом деле я хочу позвать тебя еще на одну картину, мы ее только начали. Что думаешь? О трех вояках, которые возвращаются с войны в маленький городишко в Баварии. Каждому нужно найти дорогу домой или понять, где теперь его дом. Двое влюбились в одну девушку, но один из них остался в войну калекой. Уже вижу Трейси
[11] в этой роли!
Скотт не стал говорить, что повоевать ему так и не довелось и, в отличие от собеседника, он не был ни немцем, ни инвалидом. Впрочем, потерять работу, не успев толком ее получить, ему не хотелось.
Как же давно он перестал быть здесь своим, как много успел забыть…
Роман, о котором говорил Эдди, он прочел еще год назад, едва тот только вышел, однако считал его пустым и слащавым. Пока продюсер пересказывал сюжет, Скотт улыбался и кивал, когда следовало, порой с сомнением задавал вопросы, чтобы не казаться заискивающим. Но под конец разговора уже чувствовал себя обманщиком, который обманул сам себя. Такое случалось с ним и раньше. Однако стоило ему подумать о том, что когда-то он и сам был таким же дельцом, как Эдди, а теперь получает деньги просто за то, что сидит здесь и слушает, как эта мысль сразу подействовала отрезвляюще.
Хотя работы для него пока не было, кабинет ему уже выделили. Эдди повел гостя по коридору мимо дверей, на которых позолотой были выгравированы имена старых друзей. Оказалось, в шаге от него сидели и Олдос Хаксли, и Анита Лус
[12], и Дотти Паркер с мужем Аланом Кэмпбеллом
[13]. А может, и не сидели – света нигде не было видно, и только откуда-то из глубины коридора доносился стук пишущей машинки.
– Это Оппи. – Эдди неопределенно махнул рукой, будто загадочный человек за машинкой всегда только здесь и сидел.
На двери его кабинета таблички с именем пока не было. Окна выходили на бульвар Калвер, на другой стороне которого рекламный щит расхваливал земельные участки в современном, престижном районе Эдендейл. По иронии, сразу за щитом вытянулись в ряд облезлые бунгало, и словно часовой у примостившегося на углу магазинчика стоял прикованный цепью к водосточной трубе деревянный индеец.
На письменном столе Скотт заметил новенькую пишущую машинку «Роял» и невольно ею восхитился, хотя сам обычно писал от руки. У стены располагался полупустой книжный шкаф, а на стенах, как в галерее, висели в рамках портреты людей, принесших студии богатство и славу. Грета Гарбо, Лон Чейни – жаль, публика не знала, какими они оба были острословами. Бастер Китон и Джон Гилберт, забытые кумиры немого кино. В углу стола стояла лампа на гибкой ножке, а рядом с ним – похожее на трон мягкое кресло, обтянутое кожей.
– Ну, что я говорил! – воскликнул Эдди.
– Шикарно, – согласился Скотт.
Неожиданно задрожал оживший кондиционер, и из вентиляции в стене послышался протяжный низкий звук, похожий на дыхание неведомого чудовища.
– Не обращай внимания, – сказал Эдди. – Кофе и пончики в комнате отдыха, туалет в конце коридора. Если что-то понадобится – сообщи. Короче, обживайся. Можем вместе пообедать. Если хочешь, я за тобой зайду.
– Спасибо, Эдди. – Скотт снова пожал ему руку – из вежливости и необходимости. – Ты даже не представляешь, как я благодарен.
– Не стоит. Просто напиши что-нибудь гениальное.
– Постараюсь.
– Да, давай, – кивнул ему Эдди.
Как только он ушел, Скотт еще раз оглядел стол, а затем шкаф и, обнаружив в нем среди женских романов экземпляр «Ностромо»
[14] со следами чашки от кофе, удобно устроился в кресле, собираясь почитать. Однако творению Конрада не удалось его развлечь. Скотт отбросил книгу и под тяжелые вздохи вентиляции стал смотреть в окно на залитый солнцем бульвар.
