Если подготовительные хлопоты можно было считать зимним гулянием, то карнавал – гулянкой. Как только заходило солнце и зажигались огни, двор заполняли темные фигуры молодых людей. Ледяные скульптуры отбрасывали на стены дрожащие тени, от многочисленных окон отражался свет, и общежитие превращалось в осажденный замок. На ступенях библиотеки выстраивался оркестр, но даже первобытные барабанные ритмы и плач саксофона заглушались исступленными криками радости. Глоток джина, который Скотт сделал, чтобы не околеть на морозе, придал свежему ночному воздуху и пламени костра необъяснимого очарования. Много лет назад, когда они с Зельдой только поженились, Скотт повез жену на зимний карнавал в Сент-Пол. Ей там совершенно не понравилось – не годится южная кровь для холодных ночей. С тех пор он сам ни разу на таких празднествах не был и сейчас чувствовал, насколько не хватало ему древней традиции, будто именно здесь сейчас было его место. Верхом на нахмуренном Духе зимы сидели две девушки – пили и смотрели на веселье. Скотт чуть поднял бутылку в знак приветствия, они ответили тем же.
В одиннадцать, когда отыграл оркестр, гуляющие направились к дому братства. Поскольку во время учебы Бадд был казначеем «Пи-Лямбды-Фи», они со Скоттом беспрепятственно вошли без очереди. Им подали по большой кружке грога, но что именно туда намешали, Скотт так и не понял. Председатель произнес длинный торжественный тост, и Бадд поблагодарил его за гостеприимство. Скотту, как принстонцу, позволили не пить залпом.
– Держи карман шире! – хохотнул он и осушил чашу быстрее хозяев.
На заднем дворе дома грелись у костра и горланили непристойные песенки, пытаясь смутить девушек. Искры выстреливали к самым звездам. На Бадда смотрели с обожанием и следили, чтобы кружки не пустели. Кто-то из девушек поджаривал на костре зефир. Скотт им обжегся, потом расчихался, но хотя насморк давал о себе знать, совсем не чувствовал себя больным. Вскоре Скотт решил, что выпил уже немало, и отлучился в уборную. А вернувшись, обнаружил, что его личный запас джина успели прикончить. От злости он швырнул бутылку в костер. Из всей компании осталось всего несколько братьев, девушки ушли. После двух прошедших ночей Скотту наконец захотелось спать.
– Повторим! – крикнул Бадд, поднимая палец. – По последней.
Увы, клич стал и шуткой, и девизом. А потому засобирались они слишком поздно. Из страха, что в фойе гостиницы их поджидает Уэнджер, пришлось, спотыкаясь, идти по черной лестнице.
На следующее утро Скотт с Баддом пытались умилостивить продюсера, передав операторам новый список крупных планов, которые они задумали. Уэнджер не обрадовался.
– Для планов у меня режиссер есть! А от вас мне нужны сцены! Действия, слова. Вы чем все это время занимались?
Остаток дня сценаристы бесплодно провели в библиотеке, прописывая середину, расхаживая по комнате и дымя сигаретами, что только усугубило кашель Скотта. К вечеру они окончательно протрезвели и могли пойти на ужин к декану, куда были приглашены и несколько преподавателей с факультета английской литературы. Среди них был бывший преподаватель Бадда, который к тому же задавал теперь студентам читать «Гэтсби». С трудом досидев до конца ужина, Скотт с Баддом понеслись на карнавал, как школяры, дождавшиеся звонка с урока.
На следующий день было намечено особое зрелище: спуск факельной процессии лыжников с горы. А сегодняшний вечер считался всего лишь разминкой, так что и сценаристы решили повеселиться, наведавшись сначала в дом братства за грогом, а после – на катание на коньках, даже не вспоминая о работе. Они, как попрошайки, переходили от одного костра к другому, рассказывая байки из мира кино в обмен на все, чем могли поделиться студенты, перепробовав все сорта вина, горячего пунша и шнапса, какие имелись. Придумка работала безотказно: всем хотелось узнать, какой он, Голливуд.
Горло Скотта нещадно саднило. Дыхание стало жестким, гланды жгло при каждом глотке, но он продолжал пить, подогретый духом товарищества и предчувствием приключения. Потом они катались на санях, заглянули на вечеринку в одной из пристроек, украшенной гирляндами из гофрированной бумаги, играли в снежки. Скотту зарядили в лицо так, что разбили нос. Пришлось отсиживаться на бревне с задранной головой, останавливая кровотечение. Потом их занесло на горку для санок. Освещения там не было; пока они лезли по лестнице, Скотт поскользнулся, упал навзничь и остался лежать.
– Жив? – подоспел Бадд.
– Ты лезь, лезь.
– Один не полезу.
– Я тут отдохну.
– Да там невысоко!
– Иди!
– Ну давай! – Бадд помог ему встать и опереться на себя, как раненому товарищу. – Повторим?
– Повторим!
Десятка два-три ступеней, и вот они уже наверху. За деревьями светила луна, и вся территория была как на ладони. Скотт обеими руками схватился за парапет. Горка уходила вниз, в темноту. Единственный пригодный для санок спуск на Саммит-авеню был на кладбище. Там катались с каменного моста, и, когда Скотту было еще года три, соседская девочка разбилась насмерть. С тех пор мост каждую зиму обкладывали тюками с сеном.
– Садись! – Бадд усадил его за рослым юношей и сам устроился за Скоттом. – На счет три! Раз! Два!
Запрыгнули остальные, и сани заскользили вперед, на мгновение замерли у самого края и полетели вниз. Их трясло по изрезанному льду, снег забивался в рукава, ветер выжимал слезу. Скотт ничего не видел и съежился за широкой спиной парня, как за щитом. Сани набирали скорость, несясь прямо на деревья, но наскочили на кочку и взмыли в воздух, невесомые, будто свободные от силы притяжения. Что он здесь делает, так далеко от любимых? Если ему суждено сломать шею, кто им объяснит, как он вообще там оказался? Сани повернули вниз, ударились о землю и, разбросав седоков по склону, укатились дальше, разматывая буксирный канат.
Молодость смеется над опасностью. За исключением Скотта, все требовали еще одного заезда.
– Повторим! – воскликнул Бадд. – А с тобой увидимся в гостинице.
– Ты хоть знаешь, сколько туда идти? – Скотт махнул в сторону общежития.
– Ну ладно, – нехотя согласился он, – идем.
Бадд решил срезать путь. На главном дворе вырисовывались ледяные фигуры, напоминавшие теперь останки поверженных идолов. Стало холоднее, дорожки заледенели. Бадд помогал Скотту идти, поддерживая за руку, но тот все равно терял равновесие, снова и снова припадая на колено, будто подвернув лодыжку.
– Вот и пришли! – сказал Бадд. – Не падать, не падать!
Не будь оба такими уставшими, они бы посмеялись. Скотт упал в последний раз, картинно растянувшись на спине посреди улицы прямо перед гостиницей. Пока Бадд поднимал его под руки, из-за угла выскочила машина и ослепила их фарами. Вопреки здравому смыслу, Скотту на секунду почудилось, что это Райнеке вернулся с того света, чтобы отомстить ему.
– Я не хотел, – пробормотал Скотт, когда Бадд вытащил его на тротуар. На крыльце горел фонарь, и, пока парочка, едва не падая, поднималась по лестнице к заветной цели, дверь распахнулась, и на пороге появился, как встревоженный отец, Уэнджер.
