На фоне войны их трудности казались сущими пустяками. Что значит нарушение морали, когда целая германская армия прорывалась через Арденны? Скотт шел к зубному врачу, а Бельгия была на грани капитуляции. Он беспокоился о вилле Сары и Джеральда, о брате Шейлы в Лондоне. Где-то там, наверное, был и Эрнест, слал срочные сообщения с передовой.
Они направлялись на Всемирную выставку в Сан-Франциско, когда по радио объявили об успешной эвакуации союзнических войск из Дюнкерка. Эта маленькая победа позволила сохранить боеспособность британской армии, зато теперь ничто не мешало немцам занять Париж. Каждый день они со Скотти ходили к луврским докам, как герой Кэри Гранта ходил бы в бар отеля «Риц». Пусть думать так было эгоистично, но Скотт считал Париж своим городом, там жило его прошлое, которое теперь отнимали. Дождливые серые улицы, пятнистые платаны, дамы с крашенными хной волосами, выгуливающие собачек в Саду растений… Интересно, думал Скотт, испытывал ли бы он те же чувства, если бы Япония начала бомбить Лос-Анджелес?
На выставке они случайно встретились с Боги и Мэйо; оба уже были пьяны и рвались воевать с немцами прямо там, в павильоне.
– Фици! – воскликнул Боги. – На твоем фоне я просто юноша в расцвете лет! Выглядишь паршиво.
– Сердце иногда подводит, – сказал Скотт, отказываясь от предложенной кружки.
– Сочувствую!
– Чему сочувствуешь? – переспросила Мэйо, поскольку в павильоне стоял невообразимый шум.
– Сердце у него слабое!
– Не ори так, я не глухая!
– В том-то и дело, что слушаешь, но не слышишь.
– Это потому, что ты болтаешь без остановки. Ля-ля да ля-ля!
Уже в отеле Скотт спросил:
– Мы тоже себя так ведем?
– Да, – ответила Шейла, – именно так и ведем.
Скотт никому в этом не признавался, боясь прослыть лицемером, но Голливуд он полюбил. Утром работал с Фрэнсис, насвистывавшей «Марсельезу», вечера проводил с Шейлой. На ночь она открывала окна, чтобы в постели можно было дышать полной грудью. Скотт знал, что эта иллюзия призрачна. Худшие новости сообщали по радио по ночам. От карт военных действий на первой полосе «Тайм» бросало в дрожь.
В день взятия Парижа пришло письмо от миссис Сейр. «Мы с Сарой чрезвычайно обеспокоены душевным состоянием Зельды. Вчера за ужином ее начало мутить, наверное, съела что-то не то. Вдруг начала нести какую-то околесицу, а когда я попыталась помочь, нагрубила и мне и Мелинде, разбила несколько тарелок и большие каминные часы – ты их, наверное, помнишь. Сейчас она уже успокоилась, и разум вернулся к ней, но почти весь вечер Зельда не выходила из комнаты и обещала сделать что-нибудь с Сарой, если та попытается открыть дверь. Указания доктора мы соблюдали неукоснительно, так что даже не знаю, что теперь делать. Может, я не понимала, насколько Зельда больна, ведь она мало времени проводила дома».
Скотти ждали в пятницу, однако в то же утро от Зельды пришла телеграмма: «Не могу здесь больше оставаться. Скорее вышли деньги автобус. Скотти увижусь Эшвилле. Я попыталась».
А спустя два часа еще одна: «Отбой. Чувствую хорошо. Скорее бы увидеть Пирожка».
Скотт так хорошо знал жену, что не удивился ни одной из телеграмм. Только покачал головой и вернулся к работе.
«Мне она кажется прежней, – написала Скотти. – В основном мама ведет себя нормально, иногда только слегка рассеянно. Случается, конечно, что на нее находит, и она пускается в рассуждения о Боге и вселенной, но это редкость. Гораздо чаще на нее нападает апатия, и тогда она просто сидит и ждет, пока на нее обратят внимание. Думаю, бабуля боится маму после того, как она выломала дверь. Она по-прежнему проходит в день по пять миль и разъезжает на велосипеде по всей округе. Все ее знают, так что это и неплохо. Еще мама ходила в церковь и библиотеку. Не думаю, что она страдает от одиночества. Лучше ли ей? Нет, но, кажется, она стала счастливее».
Мудрый Пирожок предпочитала компромисс. Она не могла помнить настоящую Зельду, а потому не цеплялась за надежду на невозможное. Какая-то часть Скотта с самого начала понимала, что ее не спасти. Другая же никогда этого не признавала. Точно так же Скотт и признавал, и отрицал, что сам был в какой-то мере виноват в болезни жены. Истина крылась где-то посередине, переплетясь с его собственными неудачами. Скотт никого не любил так, как Зельду, однако и этого недостаточно, нашептывала совесть. Не так сильно, как себя.
От разворачивавшейся в Европе трагедии и страданий Зельды Скотта охватывало парализующее чувство, что он не властен над собственной жизнью. Будто в подтверждение его мыслей, машину снова угнали. Впрочем, он так редко ею пользовался, что далеко не сразу заметил пропажу. Полиция отыскала ее посреди бульвара Голливуд с пустым баком. Фрэнсис помогла вернуть автомобиль, но и после этого случая Скотт ставил его на нумерованной стоянке позади дома. Только теперь внимательнее относился к замкам, будто бы они могли защитить его собственность.
– Мы потому и съехали, – сказала Дотти. – Район теперь ни к черту.
Они с Аланом перебрались в шато в Бель-Эйр. На прощание устроили вечеринку в «Садах», пригласив Бенчли и Дона Стюарта, Сида и Лору, Пепа и его новую жену Айлин. Все с преувеличенной заботой говорили Скотту, как хорошо он выглядит. Должно быть, Боги им разболтал. К тому же Скотт не пил.
– Чувствую себя как нельзя лучше! – Он говорил, как пресс-секретарь, понимая, что новость разнесется быстро. Гости танцевали, играли в шарады, а к ночи в подрагивающем свете бамбуковых факелов Дотти предложила спеть «Последний раз, когда я видел Париж». Пока все пели, Скотт понял, что именно этой строчки ему не хватало, и уже утром вписал ее в сценарий
[178].
Продюсер послал сценарий Ширли Темпл.
– Она будет в восторге, – убеждал он Скотта, но не слишком уверенно.
К удивлению обоих, так и случилось, и Скотт удостоился новой радости – отобедать с маленькой звездой и ее матерью у них дома. Ширли легко было узнать по знаменитым щекам и кудряшкам, украшавшим тысячи журнальных обложек; к удивлению Скотта, она сильно повзрослела и вытянулась. Сейчас ей было лет двенадцать, потихоньку уже намечалась грудь.
Особняк Темплов располагался в тупике в Беверли-Хиллз и задним двором примыкал к теннисному корту Чаплина. Поллет Годдар сейчас играла там с Самим – на нем была белая велосипедная кепка. Время от времени мячик перелетал через границу участка, и тогда Ширли бежала его подбирать, подавая потом с ловкостью Ди Маджо. За салатом из тунца мать Ширли не умолкала, расхваливая сюжет и великолепно прописанный сценарий, и Скотт даже начал сомневаться, читала ли его сама Ширли. После обеда она встревоженно на него посмотрела и спросила:
– А Гонория – это какое имя? Похоже на английское.
