Когда мы сели и поставили самолет на летном поле в непосредственной близости от Чесапикского залива, таможенный чиновник еще не прибыл. Позвонив, я услышал, что он еще не выехал из офиса – в 90 минутах езды, в Балтиморе. Он грозно запретил нам покидать самолет до его прибытия, но день выдался холодный, ниже нуля, и ветреный, а на нас с Валерием были только синие летные костюмы НАСА и легкие куртки. Я заявил чиновнику, что мы не собираемся замерзнуть насмерть, дожидаясь его, и что он найдет нас в офицерском клубе, и нажал отбой под его протестующие крики. Имей мы все необходимое, построили бы вигвам.
Мы отправились в бар и провели два часа за пивом и летными байками. Валерий рассказал, что значит быть русским летчиком-истребителем и космонавтом и очаровал моих бывших коллег. В конце концов в офицерский клуб явился таможенный чиновник, заверяя всех, кто готов был слушать, что собирается упечь нас с Валерием в тюрьму за нарушение его распоряжения. Командир знал меня с тех времен, когда я был летчиком-испытателем, а Валерий ему понравился, так что таможеннику было велено заполнить бумаги и выметаться с его авиабазы. Валерий впоследствии стал замдиректора Центра подготовки космонавтов им. Гагарина в Звездном Городке и неизменно меня поддерживал.
Старт Пегги в июне 2002 г. прошел идеально, а вскоре я получил назначение в свой второй космический полет на шаттле командиром STS-118, целью которого была доставка нового оборудования на Международную космическую станцию. Мы должны были вылететь на «Колумбии» в октябре 2003 г. и провести в космосе 12 дней. Верный слову, Чарли Прекорт проследил, чтобы я был назначен командиром, хотя он уже и не возглавлял Офис астронавтов.
Поскольку это был лишь второй мой полет на шаттле и я еще не бывал на МКС, новый руководитель астронавтов хотел поставить в экипаж пилота с опытом космических полетов. Казалось бы, простое требование, но все пилоты, летавшие в космос хотя бы раз, были моими одногруппниками, а одногруппникам обычно не поручают командовать друг другом, особенно если у них одинаковый опыт. Кент Роминджер, новый шеф, обсудил со мной варианты. Единственными пилотами, не зачисленными на тот момент в экипажи, были Чарли Хобо, Марк Полански и мой брат. Я считал, что именно брат подходит лучше всех: мы прекрасно ладили (во всяком случае, с 15 лет, когда перестали драться), понимали друг друга и знали, что принадлежность к одному выпуску не станет для нас проблемой. НАСА было всецело за.
С приближением срока официального назначения я лучше обдумал ситуацию. История о братьях-близнецах, ставших командиром и пилотом одного экипажа, привлечет огромное внимание. Разумеется, с какой-то стороны это хорошо – НАСА всегда искало способы расшевелить общественность и пробудить у людей интерес к космическим полетам, – но я не хотел, чтобы этот полет считали пиар-ходом. Сюжет о близнецах в космосе не должен отвлекать внимание от нашей экспедиции и от других членов экипажа.
Другое опасение было личного характера. Мы оба с Марком знали, что рискуем всякий раз, когда летим в космос. Для меня мысль о том, что моя дочь может остаться без отца, всегда немного смягчалась убеждением, что, если случится самое плохое, у нее останется дядя Марк, который заменит ей отца, – будет напоминать ей обо мне. Когда в космос летел Марк, я знал, что, если понадобится, сделаю то же самое для своих племянниц. Если мы с Марком летим вместе, то наши дети могут потерять одновременно отца и дядю. Чем больше я об этом думал, тем меньше мне нравился этот план.
Оставались два кандидата, Чарли Хобо и Марк Полански. Полански не интересно было лететь со мной пилотом, и неудивительно, поскольку формально он был опытнее меня, имея за плечами полет на МКС. Оставался Скорч – Чарли Хобо. Скорч славился прямотой: если он считает тебя неправым, не колеблясь об этом скажет. Он ответил, что без проблем полетит под началом одногруппника – он ценит любую возможность полететь в космос, – и я знал, что это правда.
Итак, мой экипаж был утвержден. Скорч – пилот и пятеро специалистов: Трейси Колдуэлл, Барбара Морган, Лиза Новак, Скотт Паразински и Дэйв Уильямс.
Меня больше всего беспокоила Лиза, которую я знал дольше большинства моих коллег, лет 15, – мы вместе учились в школе летчиков-испытателей в Пакс-Ривер. Она была блестящим бортинженером, но в последнее время демонстрировала одержимость в отношении мелких деталей, не имевших особого значения: например, что съесть сегодня на ланч. Она могла зациклиться на чем-нибудь несущественном и с трудом переключалась. На Земле это не составляло проблемы, но успех космического полета зависит от каждого члена экипажа, а странности Лизы начали меня тревожить.
Утром 1 февраля 2003 г. я стоял на лужайке перед домом и смотрел на север. Была суббота, почти девять утра, и на Землю возвращался шаттл с семью моими коллегами, включая троих одногруппников. Я подумал, что смогу увидеть огненную полоску при входе «Колумбии» в атмосферу к северу от Хьюстона по пути к взлетно-посадочной полосе Космического центра имени Кеннеди. Было туманно, но, глядя в небо, я заметил в разрыве тумана яркую вспышку. «Колумбия»! Я вернулся в дом и съел миску хлопьев. Ближе к плановому времени посадки я стал поглядывать на экран телевизора. Орбитальный корабль еще не приземлился, и NASA TV переключалось с прямых трансляций из Центра управления полетами на ВПП Центра им. Кеннеди и обратно. В ЦУПе я заметил Чарли Хобо – в тот день он был главным оператором связи с экипажем, – и обратил внимание, что он обмяк на стуле. Это было странно, особенно для него, эталонного морского пехотинца, – он не стал бы сидеть на работе, развалившись. Я написал ему по электронке, полушутя посоветовав выпрямиться, поскольку его показывают по телевидению. Затем услышал его голос: «“Колумбия”, вызывает Хьюстон, проверка связи». Долгая пауза. Нет ответа. Что-то не так.
Чарли заговорил снова: «“Колумбия”, вызывает Хьюстон, проверка связи. “Колумбия”, проверка связи в УВЧ-диапазоне». Он переключился на резервную систему связи. По-прежнему никакого ответа. Мое сердце забилось быстрее. Часы обратного отсчета дошли до нуля и начали прямой отсчет. «Колумбии» уже полагалось приземлиться, и у планирующего летательного аппарата было мало возможностей прибыть позже. Чарли снова и снова повторял вызов. Я прыгнул в машину и помчался в Космический центр, названивая брату на мобильный. Мой звонок разбудил его. Уже начали поступать сообщения, что фрагменты ракетоплана падают примерно в 160 км к северу от Хьюстона. Мы с Марком говорили о парашютах, о шансах экипажа выжить благодаря порядку действий при аварийном покидании корабля, разработанному после катастрофы «Челленджера». Все последующие экипажи шаттлов учились выдвигать из люка выносную штангу, скользить по ней против ветра и приземляться на парашюте. Никто, разумеется, не делал этого в реальности. Мы с Марком надеялись, что это сработало, сами себе не веря.
Скоро стало ясно, что произошло. Внешний топливный бак шаттла, нечто вроде гигантского оранжевого термоса, покрывался пенистым материалом для теплоизоляции криогенного топлива и предупреждения обледенения наружной поверхности. Практически с начала программы «Спейс-шаттл» кусочки этой изоляции осыпались из-за вибраций при запуске и давлении воздуха при разгоне, и инженеры не смогли полностью устранить эту проблему. Обычно изоляция падала далеко от челнока или отходила такими крохотными фрагментами, что не причиняла особого ущерба. Однако при запуске «Колумбии» отвалился довольно крупный кусок, размером примерно с портфель, и угодил в переднюю кромку левого крыла орбитального корабля, в то самое место, повреждение теплозащитного покрытия которого было особенно нежелательно. Менеджеры и инженеры на Земле наскоро обсудили возможные последствия и пришли к выводу, что опасности нет. Экипаж «Колумбии» участия в этой дискуссии не принимал; астронавтов проинформировали о случившемся и уверили, что последствия удара проанализированы и «вход в атмосферу не вызывает абсолютно никаких опасений».
