Я помолчал. Потом спросил:
– Когда старт?
– В октябре 2010-го.
– Ясно. Дайте мне поговорить с Лесли и детьми, и мы вернемся к этому вопросу.
Пять или шесть месяцев вдали от дома – это много, а Шарлотт еще такая маленькая! Но я сознавал, что приму любое полетное задание. Лесли и девочки согласились, что такую возможность упускать нельзя.
Прежде чем сосредоточиться на новом назначении, следовало завершить несколько дел, в том числе разобраться с повышенным уровнем ПСА. Он не был катастрофически высок, но вырос по сравнению с предыдущим показателем, и скорость изменения могла свидетельствовать о наличии проблемы. Я обратился к урологу, доктору Брайану Майлсу из Методистской больницы в Хьюстоне, предложившему два варианта на выбор. Можно подождать шесть месяцев и посмотреть, продолжит ли расти уровень ПСА, – это даст больше информации о том, есть ли у меня рак простаты, и если да, насколько он агрессивен, – либо сейчас же сделать биопсию. Я спросил, насколько опасна биопсия.
– Имеется небольшой риск инфицирования области взятия образца тканей, и это единственная опасность. Однако некоторые тянут до последнего, потому что процедура неприятная.
– Насколько неприятная?
Доктор Майлс задумался.
– Как будто получаешь слабый разряд тока через стенку прямой кишки.
– Кажется, это хуже, чем неприятно, – ответил я, – но делать нечего.
Процедура оказалась гадкой, как он и предупреждал, но я не хотел потерять полгода и узнать, что у меня рак. Если я болен, нужно как можно скорее начать лечение. Промедление ставит под угрозу мои шансы на следующий полет или расписание работы МКС.
Через несколько дней я узнал, что у меня довольно агрессивный штамм рака простаты. Некоторые виды опухолей растут так медленно, что с ними можно жить десятилетиями безо всякого ущерба. Моя разновидность какое-то время не оказывала бы негативного воздействия, но в отсутствие лечения, скорее всего, убила бы меня лет за 20 (мне было 43).
Когда вам сообщают, что у вас рак, тем более агрессивный, разум моментально срывается с катушек. Эта боль в руке – метастаза? Рак уже подбирается к мозгу? Думаю, это нормальная реакция даже для людей, имеющих доступ к первоклассному медицинскому обслуживанию. Меня немедленно направили на компьютерную томографию всего тела, не выявившую никаких признаков распространения рака, что здорово меня успокоило.
Одним из первых, с кем я поделился, стал мой одногруппник Дэйв Уильямс, сам оперировавшийся по поводу рака простаты. Он был врачом и мог дать хороший совет. Дэйв несколько раз приходил вместе со мной на прием, чтобы обсудить с хирургом варианты лечения, одновременно консультируясь с врачами экипажей НАСА.
Я позвонил брату и посоветовал ему также сдать анализы. Мы были близнецами и имели практически одинаковый генетический набор, следовательно, и общие риски. Марк обследовался, и у него обнаружили ту же разновидность рака простаты.
Я остановился на роботизированной радикальной простатэктомии – хирургической операции по полному удалению простаты с длительным периодом реабилитации. Она также была сопряжена с риском негативных последствий вроде импотенции или недержания. Имелись не столь радикальные варианты лечения: радиационная терапия или сочетание менее серьезной операции и облучения. Однако потребовалось бы до двух лет, чтобы узнать, справилась ли радиотерапия с раком, а я не хотел так долго ждать полета. Что еще важнее, поскольку астронавты в космосе подвергаются воздействию радиации, наши врачи следят за тем, чтобы накопленная каждым из нас суммарная лучевая нагрузка не превысила предельно допустимый уровень. Я не собирался получить пожизненную дозу, если этого можно избежать. Роботизированное хирургическое вмешательство давало наибольшие шансы навсегда избавиться от рака с минимальным риском для карьеры.
Я был прооперирован в ноябре 2007 г. Реабилитация заняла долгое время, как и предупреждал хирург, и не была детской прогулкой. Неделю я носил мочевой катетер и несколько недель – дренаж в боку для отвода лимфы. Один из врачей НАСА однажды вечером заехал ко мне домой посмотреть, как идет выздоровление, и решил, что дренажный катетер пора удалять. Стоя посреди гостиной, он просто дернул его изо всех сил, едва предупредив меня. Я и не подозревал, что эта штука метровой длины, пока не увидел, а затем не ощутил, как ее из меня вытаскивают, и почувствовал себя Уильямом Уоллесом из «Храброго сердца» во время казни через потрошение.
Несмотря на долгий общий период реабилитации, я активно добивался подтверждения квалификации астронавта и в январе был готов вернуться к полетам. Но в бассейн-гидролабораторию для отработки выходов в открытый космос я попал значительно позже, поскольку имелись опасения, что скафандр будет давить на область, которая еще не зажила. Благодаря профессионализму доктора Майлса и врачей экипажей НАСА я пришел в форму в нужное время. На следующий год я находился в операционной, когда доктор Майлс оперировал Марка. Опухоль у него имела зеркальное расположение по сравнению с моей, как и родимые пятна у нас на лбах.
В начале 2008 г. я всерьез начал готовиться к полету на космическую станцию. Мне предстояло стартовать с двумя русскими, Сашей Калери и Олегом Скрипочкой, присоединившись на орбите к Шеннон Уокер, Дагу Уилоку и Федору Юрчихину. Через три месяца Шеннон, Даг и Федор вернутся домой, а на смену им прилетят Кэди Коулман, итальянский астронавт Паоло Несполи и Дима Кондратьев. Я часто ездил в Россию, Японию и Германию проходить подготовку в космических агентствах этих стран.
У меня имелся большой опыт работы с русскими в Звездном Городке, и это было хорошо, поскольку немного снижало мою учебную нагрузку, но мне все равно приходилось проводить там много времени. Я многое узнал о различиях наших культур: что русские демонстрируют по отношению к незнакомцам безразличие вплоть до холодности, которое в Америке считалось бы грубостью, но стоит сблизиться, и отношение к тебе становится теплым и дружеским. Меня связала с тамошними людьми тесная дружба, на создание которой в Америке потребовались бы годы.
Инструкторы, работавшие с нами в Европейском центре подготовки астронавтов в немецком Кёльне, происходили из разных стран Европы. Взаимодействие со столь пестрой группой людей расширяло кругозор, но культура обучения, как таковая, была сугубо немецкой – педантичной почти до абсурда. Временами это могло бесить человека вроде меня, не интересующегося нюансами приготовления съеденной им сосиски. Я предпочитаю узнать, что нужно сделать и как, а в тонкости предоставляю вникать земным службам. В Кёльне я обучался четыре недели и был очарован его архитектурой, особенно кафедральным собором Святого Петра, колоссальным зданием XIII в., горделиво возвышающимся над берегами Рейна.
По сравнению с коллегами из России и Европы японцы отличались формальной вежливостью и почтительностью к незнакомцам, но требовалось значительно больше времени, чтобы пройти этап политеса и сколько-нибудь сблизиться. Поскольку японские коллеги были вежливы со всеми, я никогда не знал наверняка, удалось ли мне добиться прочного профессионального контакта. Это беспокоило меня, поскольку я знал, что моя прямота часто интерпретируется неправильно, а некоторых и отталкивает.
