– Такое уже случалось, Челл, – говорю я. – И еще случится.
– Ага, – тоскливо откликается он.
– Не думай об этом, – убеждаю я, жалея, что не могу посмотреть ему в глаза и оценить его состояние.
– Никаких проблем, – отвечает Челл убитым голосом, совершенно не соответствующим его словам.
Подобные ошибки поставили крест на карьере не одного астронавта.
– Все будет нормально, – внушаю я самому себе в той же мере, что и ему.
Специалисты по скафандрам на Земле все еще спорят, можем ли мы продолжать и какие меры предосторожности должны принять. Тем временем нам разрешают открыть крышку люка и полюбоваться видами. Коснувшись рукоятки, я понимаю, что не представляю, что сейчас снаружи, день или ночь. Я разблокировываю рукоятку крышки люка и поворачиваю ее, освобождая «собачки» – болты, которые прижимают люк к шпангоуту. Теперь нужно одновременно потянуть крышку к груди и развернуть ее в направлении головы – непростая задача, поскольку мне не за что зацепиться стопами и я столько же подтягиваю себя к крышке, сколько тащу ее к себе.
Я вожусь несколько минут, наконец крышка приоткрывается. Отраженный свет Земли врывается внутрь, такой резкий, потрясающе ясный и яркий, какого я никогда еще не видел. На Земле мы смотрим на все сквозь фильтр атмосферы, приглушающей солнечный свет, но здесь, в космической пустоте, он раскален до белизны и сияет, как бриллиант. Солнечное сияние, отражающееся от Земли, ошеломляет. Только что я клокотал раздражением из-за неподатливого оборудования, а теперь застыл в благоговении перед прекраснейшим зрелищем.
В скафандре чувствуешь себя словно в крохотном космическом корабле, а не в одежде. Верхняя часть тела парит внутри твердого корпуса, голова заключена в гермошлем. Я слышу успокаивающее жужжание вентилятора, гоняющего воздух в полости скафандра. В гермошлеме ощущается слабый запах химикатов, который нельзя назвать неприятным, – скорее всего, антиконденсационный концентрат, которым покрыт смотровой щиток. Через наушники, встроенные в шлемофон, я слышу голоса Трейси из Хьюстона и Челла, находящегося всего в нескольких футах от меня в открытом космосе, а также странно усиленный звук собственного дыхания.
Поверхность планеты находится в 400 км под нами и несется со скоростью 28 000 км/ч. Проходит около 10 минут, прежде чем с Земли поступает распоряжение выйти из люка, чтобы я на просторе осмотрел скафандр Челла на предмет утечек. В космическом холоде утечка выглядит как снег, выходящий из ранцевой системы жизнеобеспечения скафандра. Если я не увижу снежинок, возможно, нам разрешат продолжить.
Я хватаюсь за поручни по обе стороны от головы, готовясь вытолкнуть себя наружу. Люк шлюзового отсека обращен к Земле, в том направлении, которое мы назвали бы «низом». При тренировках в бассейне-гидролаборатории люк смотрел на дно, всегда воспринимавшееся «низом». Хотя в бассейне я всегда имел нейтральную плавучесть, гравитация все равно увлекала меня к центру Земли, создавая ясное чувство, где находится верх и где низ. За сотни часов подготовки к этому выходу в открытый космос я привык именно к такому восприятию пространства.
Однако, когда я наполовину выхожу из люка, ощущения меняются. Внезапно появляется чувство, что я карабкаюсь вверх, словно вылезая из люка в крыше автомобиля. Огромный голубой купол Земли висит над головой, как будто я попал в научно-фантастический фильм и приблизился к загадочной чужой планете, которая вот-вот свалится на меня. На мгновение я теряю ориентацию. Я должен найти точку фиксации карабина фала – маленькое кольцо, к которому прикреплю свой страховочный фал, – но понятия не имею, где он находится.
Как любой пилот с высоким уровнем подготовки, я умею отделять важное от второстепенного, отбрасывая мысли, не помогающие выполнению поставленной задачи. Я сосредоточиваюсь на том, с чем имею дело в данный момент, – на своих перчатках, поручнях, маленьких наклейках на внешней поверхности станции, содержание которых запомнил за бесконечные часы подготовки, – и игнорирую свечение Земли надо мной и вызываемое ею чувство дезориентации. У меня нет на это времени, и я, отбросив лишние мысли, принимаюсь за работу. Я беру карабин страховочного фала с малого рабочего места – высокотехнологичного держателя инструмента, прикрепленного к передней части скафандра, – зацепляю за одно из колец наружной оболочки станции возле самого шлюза и удостоверяюсь, что карабин закрыт и надежно заблокирован. Как выпуск шасси самолета перед посадкой, это одна из процедур, в которой меньше всего хочется напортачить.
Во время моего предыдущего долгосрочного полета на МКС два русских космонавта, Олег Скрипочка и Федор Юрчихин, осуществляли совместный выход в открытый космос для монтажа оборудования на внешней стороне российского служебного модуля. По возвращении на станцию оба, особенно Олег, были явно не в себе. Сначала я подумал, что у Олега это реакция на первый выход в открытый космос, и только в ходе нынешнего годичного полета узнал, что произошло в тот день. Оказывается, фал Олега отцепился и он начал отдаляться от станции. Он спасся только потому, что налетел на антенну, его отбросило обратно к станции, и он смог ухватиться за поручень. Я часто размышлял, как бы мы поступили, если бы узнали, что он улетает прочь без шанса вернуться. Возможно, удалось бы устроить ему сеанс связи с семьей через коммуникационную систему скафандра, чтобы он мог попрощаться с близкими, прежде чем потерять сознание из-за повышения концентрации СО2 или кислородного голодания. В преддверии собственного выхода в открытый космос погружаться в подобные размышления совершенно не хотелось.
Американские скафандры имеют простые реактивные двигатели, позволяющие маневрировать в космосе в случае повреждения страховочного фала или ошибки самого астронавта, но не хотелось бы зависеть от них и, откровенно говоря, в принципе ими пользоваться. В ходе предполетной подготовки мы отрабатывали применение реактивных ранцев исключительно в виртуальной реальности, и в некоторых сценариях астронавт расходовал все топливо или промахивался мимо станции. Я прекрасно понимаю, что если я отцепился и топливо закончилось, то неважно, какое расстояние разделяет кончики моих пальцев и станцию, один дюйм или целая миля. Результат будет один – я погибну.
Удостоверившись, что мой фал надежно закреплен, я отцепляю от себя фал Челла и присоединяю его к точке крепления карабина снаружи станции с тем же вниманием и двойной проверкой. Челл по одной передает мне сумки с оборудованием для работы, и я цепляю каждую к кольцевому поручню на внешней стороне шлюза. Когда у нас есть все, что нужно, я даю Челлу разрешение на выход. Первое, что мы делаем, когда оба оказываемся снаружи, – осматриваем скафандры друг друга сверху донизу. Трейси руководит процедурой из Центра управления полетом, диктуя мне шаг за шагом процедуру проверки ПСЖ Челла (портативная система жизнеобеспечения – «ранец», который прикрепляется к скафандру сзади) на присутствие следов замерзшей воды в теплообменнике-сублиматоре. Все в норме, ни единой снежинки, о чем я с радостью сообщаю на Землю. Мы с Челлом облегченно вздыхаем – выход в открытый космос будет продолжен. (Впоследствии мы узнаем, что некоторые инженеры требовали его отменить, но руководитель полета взял верх.) Мы проверяем друг у друга нашлемные фонари и видеокамеры, малые рабочие места, ручки реактивных ранцев – все ли правильно размещено. Одна из ручек реактивного ранца Челла была частично разблокирована во время выхода из шлюзового отсека – как и моего. Вернув их в нужное положение, мы еще раз проверяем страховочные фалы. В отношении страховки никакая предосторожность не будет лишней. Почти через пять часов после того, как были надеты скафандры, мы готовы приступить к работе.
