Ощущения при запуске были не такие, как в шаттлах. Капсула «Союза» меньше и проще кабины шаттла, и экипажу нужно совершать меньше действий. При этом «Союзы» намного более автоматизированы, чем космические челноки. Ничто не сравнится с мощью твердотопливных ускорителей шаттла, уносивших нас от Земли с невероятным усилием свыше 2 млн кг в момент отрыва, но любой взлет с планеты – очень ответственное дело.
По достижении орбиты мы обречены на почти полное двухдневное бездействие в холодной консервной банке в ожидании стыковки с космической станцией. Корабль то входил в зону связи, то покидал ее, Солнце вставало и садилось каждые 90 минут, и мы быстро утратили нормальное ощущение времени, то задремывая, то пробуждаясь. Бытовой отсек был тесным и спартанским, обшитый ворсовыми лентами велкро уныло-желтого цвета, кое-где открывавшей взгляду металлические рамы или конструкции, мгновенно покрывшиеся конденсатом. У нас даже не было хорошего вида Земли, поскольку «Союз» постоянно поворачивался вокруг оси, ориентируя панели своих батарей на Солнце для подзарядки. У меня был iPod, но он быстро разрядился в нуль. Большую часть времени я парил в центре бытового отсека, чувствуя себя так же, как в детстве, когда меня оставляли в продленке после уроков, и я, глядя на часы, с тоской ждал, когда пройдет день. Когда наступил день стыковки, я был счастлив, но, взглянув на наручные часы, понял, что мы проплывем через люк космической станции лишь через 18 часов: «О, черт! Чем, мать вашу, мне заниматься еще 18 часов?» Ответ был очевиден – ничем. Просто висеть в невесомости. Я утверждал, что каждый день в космосе хорош, и был искренен, но два дня в «Союзе» оказались не особенно хороши.
Это был мой первый старт, за которым наблюдала Амико. Прежде чем мы с ней сблизились, она видела три запуска шаттлов, в том числе с моим братом в экипаже. (Она запомнила меня, хлопотавшего вокруг заснувшей золотоволосой малышки Шарлотт, по предстартовой вечеринке в Коко-Бич во Флориде.) В общем, опыт не был для нее незнакомым, но отличие состояло в поездке на Байконур и наблюдении за тем, как это принято у русских. Кроме того, разумеется, совсем другое дело – видеть запуск космического корабля, на борту которого находится близкий человек. Брат рассказал мне, когда я уже благополучно достиг орбиты, что во время старта она плакала. Это удивило меня; мы были вместе больше года, но я никогда не видел ее плачущей. Амико объяснила мне, что не ожидала от себя такого взрыва эмоций, но была ошеломлена красотой и ужасающей мощью старта и бесконечно счастлива за меня. Она знала, что значило для меня полететь в космос и сколько я ради этого трудился.
Спустя годы я узнал больше о том, что происходило в тот день на стартовом комплексе Байконура. Кто-то из Центра управления запусками рассказал, что они разобрались в нашей проблеме и нашли частичное решение – приоткрывать кислородный клапан и закрывать, не дожидаясь полного открытия, чтобы попробовать приладить упрямую деталь на место. За несколько минут до запуска официальные лица передавали друг другу листок бумаги, ставя на нем свои подписи, чтобы засвидетельствовать, что дают добро на старт несмотря на утечку кислорода и попытки Саши выровнять давление, пока тикает обратный отсчет. Меня, как члена экипажа, готового в тот момент умчаться в космос, это несколько напрягло.
Вплывая через люк на МКС, чтобы официально присоединиться к 25-й экспедиции, я ликовал – начиналась моя долгосрочная экспедиция. Это был долгий путь: представитель КЦД, дублер в 5-й экспедиции, катастрофа «Колумбии», мое участие в полете STS-118, рак простаты, второй цикл подготовки в качестве дублера и, наконец, включение в основной экипаж – целых десять лет.
На борту МКС находились двое американцев и один русский. Даг Уилок – командир станции, после которого командование МКС перейдет ко мне. Начать работу на МКС под началом Дага было здорово. Он придерживался политики невмешательства, предоставляя каждому возможность проявить себя.
Вторым членом моего экипажа в американском сегменте станции была Шеннон Уокер. До этого полета я не особенно хорошо ее знал, но, увидев в космосе, удивился изменению ее облика: в ее давно не крашенных волосах стала заметна седина. Шеннон готовилась к полету в левом кресле «Союза», что означало, что она должна была достаточно хорошо знать системы корабля, чтобы принять управление на себя в случае экстренной ситуации, которая вывела бы из строя российского командира. Поэтому она провела в Звездном Городке намного больше времени, чем я. На борту МКС я был впечатлен ее способностями. Это был ее первый полет, и сразу по прибытии я относился к ней как к новичку, но скоро сообразил, что она уже пробыла в космосе почти в 10 раз дольше меня и это мне впору прибегать к ее помощи. В НАСА есть понятие «экспедиционное поведение», под этим обобщающим термином подразумевается способность позаботиться о себе и о других, прийти на помощь при необходимости и держаться в стороне, когда вмешательство не требуется, – сочетание личных качеств и навыков общения, которым трудно дать точное определение и трудно обучить, но отсутствие которых представляет собой серьезную проблему. Шеннон обладала ими в полной мере.
Российский космонавт Федор Юрчихин, невысокий и коренастый, с широкой улыбкой, уже был на борту. Федор – один из всего лишь двух людей, с которыми я встречался в космосе чаще одного раза (второй Эл Дрю). Федор родился в Грузии в семье этнических греков, что необычно для отряда космонавтов, состоящего по большей части из русских. Он страстно увлекался фотографией и любил делать снимки Земли. Еще больше ему нравилось показывать фотографии остальным членам экипажа, чем бы они ни пытались в это время заниматься. Космонавты на МКС обычно живут по менее сумасшедшему расписанию, чем американцы, и иногда эта разница проявляется в том, что они могут позволить себе общаться в течение дня, плавая вокруг обеденного стола за совместным кофе или перекусом, пока мы торопимся перейти от выполнения одного задания к следующему.
В этой экспедиции я усвоил разницу между посещением космоса и жизнью в нем. В долгосрочном полете работаешь в ином ритме, лучше осваиваешься с перемещениями, лучше спишь и ешь. Проходили дни, и меня не переставало удивлять, как мало сил я, оказывается, затрачиваю, чтобы передвигаться и оставаться на месте. Легкого движения пальца руки или ноги было достаточно, чтобы пересечь весь модуль и оказаться именно там, где нужно.
Одним из первых моих заданий по прибытии стал ремонт системы Сабатье, которая делает воду из кислорода, извлекаемого «Сидрой» из углекислоты, и водорода, служащего побочным продуктом работы агрегата, вырабатывающего кислород. Система Сабатье – важный элемент почти замкнутой среды обитания на космической станции. Я должен был отладить ее, проделав кропотливую многодневную работу с использованием счетчиков-расходомеров и других диагностических приборов. Тогда мне казалось, что я хорошо с ней справился, но спустя годы, с высоты накопленного опыта, я вижу, как мне помогла Шеннон, заранее приготовив все необходимые инструменты и детали, проверяя, как у меня дела, если замечала затруднения, и подбадривая, когда я падал духом. Без ее содействия такое задание в самом начале экспедиции оказалось бы для меня практически неподъемным.
