Закончив разговор, я рассказал о случившемся Кэди и Паоло, а затем космонавтам. Постарался уверить всех, что я в норме, но предупредил, что мне нужно побыть одному, но по телефону я доступен. Они были потрясены и расстроены и, конечно, предоставили мне свободное пространство, в котором я нуждался. Мне не хотелось препоручать жизненно важную задачу починки туалета Кэди и Паоло, но выбора не было, пришлось положиться на них.
Гэбби понравилась мне с первой встречи, и с годами я еще больше к ней привязался. Она ко всем относится одинаково заинтересованно, независимо от происхождения и политических взглядов, стремится помочь каждому и всю себя отдает работе в качестве члена конгресса, где представляет интересы жителей Аризоны. Поэтому случившееся не укладывалось в голове. Никто не должен становиться случайной жертвой насилия, но мысль, что это произошло именно с ней, ранила особенно сильно.
Я позвонил Марку. Разговаривая со мной, он лихорадочно собирал вещи в Хьюстоне и искал возможность как можно скорее вылететь в Тусон. Ему позвонила Пиа Карусоне, начальница секретариата Гэбби, и сообщила, что Гэбби ранили на публичном мероприятии: общее число убитых и раненых не установлено, состояние Гэбби неизвестно, и ему нужно немедленно ехать в Тусон. Марк сказал, что понял, повесил трубку, сразу же перезвонил Пиа и попросил повторить сообщение. Невозможно было принять ужасную мысль, что в его жену стреляли. Пришлось выслушать сообщение Пиа еще раз, чтобы осознать случившееся.
Мы с Марком договорились связаться, как только он приземлится в Тусоне. Вскоре мне позвонили из ЦУП и сказали, что, по сообщению Associated Press, Гэбби умерла.
Я сразу же попытался дозвониться до Марка, но он уже летел в Тусон вместе с нашей матерью и своими двумя дочерями. Наш близкий друг Тилман Фертитта предоставил им личный самолет, чтобы они как можно быстрее добрались до места. Тилман на многое готов ради друзей, и я всегда буду благодарен ему за то, что в тот день он пришел нам на помощь. Я позвонил Тилману спросить, что ему известно.
– Гэбби не умерла, – заявил он. – Я в это не верю.
– Откуда ты знаешь? – спросил я. – Все СМИ твердят об этом.
– Я не знаю наверняка, но это просто бессмысленно. Ее отвезли в операционную, и она все еще там.
Что мне нравится в Тилмане, так это его умение замечать в любом дерьме зерно истины. Даже в вопросах, выходящих далеко за рамки его компетенции, например нейрохирургии, он ничего не принимает на веру и почти всегда оказывается прав. Его слова вселили в меня надежду.
Следующие несколько часов оказались одними из самых долгих в жизни. Мыслями я без конца возвращался к брату – что́ он должен чувствовать, не зная, увидит ли жену живой. Я позвонил Амико и дочерям и повторил им слова Тилмана: что бы ни твердили по телевизору, утверждение, что Гэбби мертва, не имеет смысла. Вскоре после того, как Марк приземлился в Аризоне, я дозвонился до него.
– Что происходит? – спросил я, едва он принял вызов. – Говорят, Гэбби умерла.
– Знаю. Я смотрел новости в самолете. Но я только что говорил с больницей. Это ошибка. Она жива.
Невозможно описать облегчение, которое испытываешь при известии, что дорогой тебе человек жив, когда несколько часов считал его погибшим. Мы знали, что Гэбби предстоит долгий и трудный путь к исцелению, но главное, ее сердце продолжает биться, – лучшая новость, которую мы могли бы получить.
В тот и следующий день я сделал еще десятки звонков: брату, Амико, матери и отцу, дочерям, друзьям. Иногда задумывался, не слишком ли много звоню, не становлюсь ли навязчивым в стремлении быть рядом с ними. В первый день я узнал, что в ходе стрельбы были ранены еще 13 человек и шестеро убиты, в том числе девятилетняя девочка – ее звали Кристина-Тейлор Грин, она интересовалась политикой и мечтала встретиться с Гэбби. В тот день я звонил Марку и Амико без конца.
На следующий день у нас была давно запланированная видеоконференция с Владимиром Путиным. Меня удивило, как много времени он посвятил разговору лично со мной, сказал, что люди России мыслями с моей семьей и что он окажет любую возможную помощь. Он выглядел искренним, и я это оценил.
В понедельник президент Обама объявил национальный траур. В тот же день я должен был из космоса объявить минуту молчания. У меня крепкие нервы, но эта ответственность легла на меня тяжким грузом. Первое публичное заявление нашей семьи! Когда момент приближался, я позвонил Амико на работу в Центр управления полетами в Хьюстоне и поделился своими затруднениями. Я не знал, сколько именно должно длиться молчание, и почему-то зациклился на этом несущественном вопросе.
– Оно должно длиться столько, сколько ты сочтешь нужным, – заверила она. – Сколько тебе покажется правильным.
Ее поддержка помогла мне. В положенное время я появился перед камерой. Я кратко записал основные мысли на бумаге, но хотел выступить так, чтобы стало ясно, что я говорю от души, а не читаю по бумажке заготовленный текст. Ведь так оно и было!
«Сегодня утром я хотел бы уделить немного времени и почтить минутой молчания жертв трагического инцидента в Тусоне, – начал я. – Прежде всего позвольте мне сказать несколько слов. Здесь, на Международной космической станции, у нас уникальный наблюдательный пункт. В иллюминаторе я вижу очень красивую планету, которая выглядит гостеприимной и мирной. К сожалению, это лишь видимость».
«В наши дни мы постоянно наблюдаем свидетельства того, какими невероятно жестокими мы можем быть и какой вред способны причинить друг другу не только действиями, но и безответственными словами. Но мы выше этого. Мы обязаны стать лучше. Экипаж двадцать шестой экспедиции на МКС и центры управления полетами во всем мире хотели бы почтить минутой молчания всех жертв, среди которых и моя невестка Габриэлль Гиффордс, внимательный и самоотверженный служитель народа. Прошу вас разделить этот момент со мной и другими участниками двадцать шестой экспедиции».
Те из нас, кому посчастливилось увидеть Землю из космоса, начинают комплексно воспринимать планету и людей, для которых она является общим домом. Я как никогда остро чувствую, что мы должны стать лучше.
Я склонил голову и задумался о Гэбби и других жертвах стрельбы. Как Амико и говорила, было нетрудно уловить момент, когда пора прервать молчание. Я поблагодарил Хьюстон, и мы вернулись к работам этого дня. На космической станции все шло свои чередом. Однако я знал, что на Земле что-то изменилось навсегда.
Мой брат получил назначение в предпоследний полет на шаттле с целью доставки компонентов на Международную космическую станцию. Он должен был лететь 1 апреля, менее чем через три месяца после стрельбы. Состояние Гэбби было стабильным, но ей предстояло много операций и длительное восстановление. Он понимал, что если хочет отказаться от полета и уступить кому-нибудь командование кораблем, то должен сделать это как можно быстрее, чтобы новый командир успел войти в курс дела.
Было неясно, примет ли решение руководство НАСА, или Марку будет предоставлен выбор, и эта неопределенность усиливала его напряжение. Вскоре после стрельбы он не знал наверняка, что выбрал бы, имей такую возможность. Он хотел быть рядом с Гэбби, начинающей долгий путь восстановления после тяжелого ранения, но вместе с тем считал себя обязанным отвечать за свой экипаж, который готовился к совместному полету долгие месяцы. Новый командир не знал бы ни задачу, ни команду так хорошо, как знал Марк. Мы многократно обсуждали это по телефону, но в конце концов все решила Гэбби. Она не могла допустить, чтобы из-за ее ранения он потерял последнюю возможность побывать в космосе. Она убедила его лететь.
