– Наверное, ты сможешь подменить мистера Дадли у ворот.
– Или искать в крапиве безымянные могилы…
Они стояли у перил террасы; отсюда им была видна вся подъездная аллея до поворота и, вдалеке среди холмов, тонкая ниточка дороги, по которой они приехали. Если не считать электрических проводов, идущих к дому из-за деревьев, Хилл-хаус казался ничем не связанным с остальным миром. Элинор пошла вдоль террасы, которая, похоже, опоясывала весь дом.
– Ой, смотри! – сказала она, поворачивая за угол.
За домом громоздились холмы: огромные, затопленные летней зеленью, пышные и безмолвные.
– Так вот почему он зовется Хилл-хаусом, – пробормотала Элинор невпопад.
– Очень по-викториански, – заметила Теодора. – Викторианцы обожали такую чрезмерную грандиозность и с головой зарывались в бархатные складки, кисти и лиловый плюш. В более раннее или более позднее время дом поставили бы на холме, где ему самое место, а не сюда, в яму.
– На вершине холма его бы все видели. Я за то, чтобы он оставался скрытым.
– Теперь я все время буду бояться, что холмы на нас рухнут, – объявила Теодора.
– Не рухнут. Просто будут сползать, незримо и беззвучно, пока не накроют с головой. И никуда мы от них не убежим.
– Спасибо, – тихо сказала Теодора, – ты отлично довершила то, что начала миссис Дадли. Я немедленно собираю чемодан и еду домой.
Элинор в первый миг поверила, но тут же различила веселье на лице Теодоры и подумала: она гораздо храбрее меня. Неожиданно – хотя позже это станет привычным штрихом, узнаваемой чертой того, что связывалось у Элинор с именем Теодора, – та уловила ее мысли и ответила на них.
– Не надо все время бояться. – Теодора пальцем тронула Элинор за щеку. – Мы не знаем, откуда берется наша храбрость.
И она сбежала по ступеням на лужайку между купами высоких деревьев, крикнув через плечо:
– Догоняй! Я хочу поискать, есть ли здесь ручей.
– Не стоит уходить далеко, – напомнила Элинор.
Словно две школьницы, они припустили по лужайке: даже после недолгого пребывания в Хилл-хаусе их радовал внезапно открывшийся простор, радовала трава под ногами после жестких полов; почти звериный инстинкт влек девушек на звук и запах воды.
– Сюда! – крикнула Теодора. – Здесь тропка.
Ручей журчал дразняще близко, тропка петляла между деревьями – то тут, то там им открывался вид на подъездную аллею, – но все время под уклон, дальше от дома. Лес закончился, начался каменистый луг, и Элинор сразу почувствовала себя лучше, хоть и заметила, что солнце висит уже в неприятной близости от нагромождения холмов. Она позвала Теодору, однако та лишь крикнула: «Вперед, вперед!» – и побежала дальше по тропке, но почти сразу ойкнула и остановилась перед самым ручьем, который почти без предупреждения выпрыгнул у нее из-под ног. Элинор, подойдя сзади обычным шагом, успела поймать ее за руку, и обе со смехом повалились на берег ручья.
– Ох и любят же здесь пугать приезжих, – сказала Теодора, переводя дух.
– Скажи спасибо, что не упала в воду, – проворчала Элинор. – Нечего было нестись сломя голову.
– А здесь мило, правда?
Ручей тек стремительно, легкая рябь поблескивала на солнце; по обоим берегам трава спускалась к самой воде, желтые и голубые цветы клонили свои головки. За пологим склоном начинался еще один луг, а за ним, далеко – высокие холмы, все еще озаренные косыми вечерними лучами.
– Мило, – уверенно повторила Теодора, словно подводя итог.
– Я точно здесь раньше бывала, – сказала Элинор. – Может быть, в детской книжке.
– Ничуть не сомневаюсь. Умеешь пускать «блинчики»?
– Сюда принцесса приходит на свидания с волшебной золотой рыбкой, которая на самом деле – переодетый принц…
– Уж больно он должен быть маленький, твой принц, в ручье всей глубины – не больше трех дюймов.
– Тут есть камушки, чтобы перебраться на другую сторону, и крохотные рыбки – наверное, мальки.
– И все они – переодетые принцы. – Теодора растянулась на солнышке и зевнула. – Головастики?
– Мальки. Для головастиков уже не время, глупышка, но мы наверняка найдем лягушачью икру. Я в детстве ловила мальков руками и отпускала.
– Из тебя бы вышла отличная фермерша.
– Здесь хорошо устраивать пикники. Сидеть у ручья и есть крутые яйца.
– Салат с курицей и шоколадный кекс, – рассмеялась Теодора.
– Лимонад в термосе. Просыпанная соль.
Теодора перекатилась поудобнее.
– А знаешь, про муравьев все врут. Нет никаких муравьев. Коровы, может быть. Но я еще ни разу не видела на пикнике муравья.
– А быка? Обязательно кто-нибудь должен сказать: «В поле не ходи, там бык».
Теодора открыла один глаз.
– У тебя был дядюшка-юморист? Который что ни скажет, все смеются? И который советовал тебе не бояться быка: когда бык на тебя кинется, надо просто схватить его за кольцо в носу и раскрутить над головой?
Элинор бросила в ручей камешек; сквозь прозрачную воду было видно, как он медленно опустился на дно.
– У тебя много дядюшек?
– Тысячи. А у тебя?
Через минуту Элинор ответила:
– О да. Большие и маленькие, толстые и тощие…
– У тебя есть тетя Эдна?
– Тетя Мюриэль.
– Такая сухопарая? В круглых очках?
– С гранатовой брошкой.
– Она приходит на семейные торжества в темно-бордовом платье?
– Отделанном кружевом.
– Тогда, наверное, мы с тобой родственницы, – сказала Теодора. – У тебя были пластинки на зубах?
– Нет. Веснушки.
– Я ходила в частную школу, где меня учили делать реверансы.
– Я вечно болела зиму напролет. Мама заставляла меня носить шерстяные чулки.
– Моя мама заставляла брата приглашать меня на танцы, и я делала реверансы как очумелая. Брат до сих пор меня ненавидит.
– Я упала во время выпускной процессии.
– Я забыла свою партию в оперетте.
– Я писала стихи.
– Да, – сказала Теодора. – Теперь я точно знаю, что мы кузины.
Она со смехом села, и тут Элинор шепнула:
– Тише. Рядом кто-то есть.
Они застыли, прижавшись плечами и молча глядя на склон за ручьем. Трава там шевелилась: кто-то медленно и незримо пробирался по яркому зеленому холму. Солнечный свет померк, от ручья потянуло холодом.
– Кто это? – выдохнула Элинор.
Теодора крепко стиснула ее запястье.
