– На самом деле Хилл-хаус очень к нам добр. – Теодора протянула Элинор кофе, и та блаженно откинулась в большом мягком-премягком кресле. – Элинор не надо мыть посуду, нам предстоит вечер в приятном обществе, а завтра, может быть, выглянет солнышко.
– Надо придумать, что возьмем на пикник, – сказала Элинор.
– Я тут в Хилл-хаусе разжирею и обленюсь, – продолжала Теодора.
Элинор было неприятно, что она постоянно называет дом по имени – будто нарочно повторяет это слово. Дерзко окликает дом – смотри, мол, мы здесь.
– Хилл-хаус, Хилл-хаус, Хилл-хаус, – тихо произнесла Теодора и улыбнулась Элинор.
– Любезная принцесса, – учтиво обратился к ней Люк, – не расскажешь ли, какова политическая ситуация в твоей стране?
– Крайне неустойчива, – ответила Теодора. – Я сбежала, потому что мой отец-король хочет выдать меня за Черного Михаэля
[8] – претендента на трон. Я, разумеется, терпеть не могу Черного Михаэля – он носит золотую серьгу в ухе и бьет конюхов хлыстом.
– И впрямь крайне нестабильная обстановка, – заметил Люк. – Как же тебе удалось сбежать?
– Я переоделась молочницей и спряталась под сеном в телеге. Никто туда не заглянул, а границу я пересекла с фальшивыми документами, которые изготовила себе в избушке дровосека.
– И теперь Черный Михаэль устроит государственный переворот?
– Конечно. Ну и на здоровье.
Это как сидеть в очереди у зубного, думала Элинор, глядя на них поверх чашки с кофе; как сидеть в очереди у зубного и слушать чужие шутки, твердо зная, что все в конце концов окажутся в кабинете. Тут она заметила рядом с собой доктора и, подняв глаза, неуверенно улыбнулась.
– Нервничаете? – спросил он.
Элинор кивнула.
– Я тоже. – Доктор придвинул стул и сел рядом с ней. – У вас такое чувство, будто что-то – непонятно, что именно, – должно скоро произойти?
– Да. Все как будто ждет.
– А они, – доктор кивнул на смеющихся Теодору и Люка, – чувствуют то же, но проявляют иначе; интересно, как это на всех нас скажется. Месяц назад я едва ли мог предположить такое: что мы все четверо будем сидеть здесь, в этот доме. Я долго ждал.
А вот доктор избегает называть дом по имени, подумала Элинор.
– Вы думаете, мы правильно поступаем, что остаемся здесь?
– Правильно? – повторил он. – Думаю, мы поступаем исключительно глупо. Думаю, такая атмосфера отыщет изъяны и слабости в каждом и сломит нас всех – это вопрос нескольких дней. Единственное наше спасение – в бегстве. По крайней мере, оно не сможет за нами последовать. Почувствовав себя в опасности, мы уедем, как приехали. И, – горько добавил он, – со всей возможной поспешностью.
– Но ведь мы предупреждены, – заметила Элинор, – и нас четверо.
– Я уже сказал об этом Люку и Теодоре, – продолжал доктор. – Пообещайте мне уехать сразу, как почувствуете, что дом забирает над вами власть.
– Обещаю, – с улыбкой ответила Элинор. Он хочет меня подбодрить, благодарно подумала она. – Но пока все хорошо. Правда. Все хорошо.
– Я не колеблясь отошлю вас, если увижу такую необходимость, – сказал доктор, вставая. – Люк, дамы нас простят?
Покуда они расставляли фигуры, Теодора с чашкой в руке бродила по комнате, а Элинор думала: у нее движения зверя, нервные и настороженные; она не может сидеть на месте, когда в воздухе ощущается некое беспокойство. Мы все на взводе.
– Посиди со мной, – сказала она. Теодора все с той же упругой грацией подошла, опустилась в кресло, с которого встал доктор, и устало откинула голову; как же она красива, подумала Элинор, какой же бездумной, счастливой красотой. – Устала?
Теодора с улыбкой повернулась к ней.
– Не могу больше выносить ожидание.
– Я только что думала, насколько ты по виду спокойна.
– А я только что думала о… когда это было? Позавчера?.. О позавчерашнем дне. И гадала, как меня угораздило сюда поехать. Наверное, я соскучилась по дому.
– Уже?
– А ты совсем о таком не думаешь? Будь Хилл-хаус твоим домом, ты бы о нем тосковала? А девочки – интересно, они плакали о своем темном угрюмом доме, когда их отсюда увозили?
– Я никогда никуда не ездила, – осторожно ответила Элинор, – и, наверное, не знаю, как это бывает.
– А теперь? Скучаешь по своей квартирке?
– Наверное, – ответила Элинор, глядя в огонь. – Я там очень мало живу – еще не поверила, что она моя.
– Хочу в свою собственную постель, – объявила Теодора, и Элинор подумала: она снова капризничает. Когда Теодора проголодалась, или хочет спать, или ей скучно, она становится как маленькая.
– У меня глаза слипаются, – сказала Теодора.
– Двенадцатый час, – ответила Элинор.
В тот самый миг, когда она повернулась к игрокам, доктор издал торжествующий возглас, а Люк рассмеялся.
– Так-то, сэр, – объявил доктор. – Так-то!
– Вы разбили меня наголову, – признал Люк и начал собирать фигуры. – Никто не возражает, если я возьму с собой чуточку бренди? Чтобы скорее уснуть, или для пьяной храбрости, или еще для чего. Вообще-то, – и он улыбнулся девушкам, – я собираюсь еще полежать с книжкой.
– Вы по-прежнему читаете «Памелу»? – спросила Элинор доктора.
– Второй том. У меня впереди еще три, потом примусь за «Клариссу Гарлоу». Могу одолжить Люку…
– Спасибо, не надо, – торопливо ответил Люк. – У меня с собой чемодан детективов.
Доктор обвел глазами комнату.
– Так-так, – сказал он. – Экран придвинут, свет погашен. Двери миссис Дадли может закрыть с утра.
Усталой вереницей они поднялись по лестнице, выключая по пути свет.
– Кстати, у всех есть фонарики? – спросил доктор.
Они кивнули, занятые больше мыслями о том, как хочется спать, чем о волнах тьмы, наплывающей за ними по ступеням Хилл-хауса.
– Спокойной ночи всем, – сказала Элинор, открывая дверь синей комнаты.
– Спокойной ночи, – отозвался Люк.
– Спокойной ночи, – сказала Теодора.
– Спокойной ночи, – сказал доктор. – Крепкого сна.
6
– Иду, мам, иду, – сказала Элинор, нащупывая выключатель. – Все хорошо, я иду.
Элинор, слышала она, Элинор.
– Иду-иду! – крикнула она раздраженно. – Уже иду!
