– Возле детской, – отчетливо донесся сквозь гул севший голос Люка. – Возле детской. Нет.
Он схватил за локоть шагнувшего к двери доктора.
– Чистейшая любовь, – истерически выговорила Теодора и снова захихикала.
– Если они не откроют двери… – сказал Люк доктору. Тот стоял, припав ухом к двери, а Люк крепко держал его за локоть.
А сейчас мы услышим новый звук, подумала Элинор, прислушиваясь к тому, что происходит у нее в голове, – он меняется. Удары стихли, словно не добившись своего, и что-то быстро прошуршало по коридору туда-обратно, словно там с невероятным терпением прохаживался какой-то зверь, чутко ловя шорохи за дверями, затем вновь раздалось памятное Элинор бормотание; это я бубню? – успела удивиться она, и тут же из-за двери донесся тоненький издевательский смех.
– Фи-фа-фо-фам, – вполголоса произнесла Теодора, и смех стал громче, перешел в ор; это у меня в голове, подумала Элинор, прижимая руки к лицу, это у меня в голове и сейчас вырвется, вырвется, вырвется…
Весь дом задрожал в ознобе, шторы хлопали по окнам, мебель качалась, шум в вестибюле стал таким громким, что бил в стены, в коридоре со звоном бьющегося стекла падали картины и, кажется, вылетали окна. Люк с доктором налегли на дверь, словно удерживая ее, а пол ходил у них под ногами. Мы плывем, мы плывем, думала Элинор, и до нее издалека донеслись слова Теодоры: «Дом рушится». В них не было уже ни волнения, ни страха. Вцепившись в кровать, измочаленная, выжатая, Элинор уронила голову, зажмурилась, закусила от холода губу и почувствовала тошнотворную пустоту под ложечкой, когда комната ухнула вниз, потом выровнялась и медленно начала поворачиваться. «Боже милостивый», – выговорила Теодора в миле от нее, а Люк поймал доктора и поставил его прямо.
– Вы там как? – крикнул Люк. Он уперся спиной в дверь и держал доктора за плечи. – Тео, ты как?
– Держусь, – ответила Теодора. – Про Нелл не знаю.
– Не давай ей замерзнуть, – произнес Люк далеко-далеко. – Худшее впереди.
Голос отдалялся. Элинор по-прежнему видела и слышала Люка: он все так же был в комнате вместе с доктором и Теодорой, но в той подвижной тьме, сквозь которую она бесконечно падала, реальными оставались только ее побелевшие руки на кроватном столбике; она видела их, очень маленькие, видела, как они сжались еще крепче, когда кровать встала под углом, стена накренилась, а дверь уехала вбок. Где-то с грохотом обрушилось что-то высокое, наверное башня. А я-то была уверена, что она простоит еще много лет, подумала Элинор, нам конец, конец, дом себя крушит. Смех не умолкал, тоненький, безумный, с шалыми переливами, и она подумала: нет, для меня кончено. Я не вынесу больше, я откажусь от своего «я», отрекусь, добровольно отдам то, чего и не хотела вовсе; пусть забирает все, что ему от меня нужно.
– Иду, – сказала она вслух – как выяснилось, Теодоре.
Комната была совершенно тиха, из-за неподвижных штор проглядывал рассвет. Люк сидел на стуле у окна, лицо у него было в ссадинах, рубашка порвана, и он по-прежнему пил бренди. Доктор сидел на другом стуле, умытый, аккуратно причесанный, собранный. Теодора, склонившаяся над Элинор, сказала: «Все в порядке». Элинор села и встряхнула головой. Дом, тихий и сосредоточенный, выстроился вокруг нее. Все было на своих местах.
– Как… – начала Элинор, и все трое рассмеялись.
– Новый день, – ответил доктор, и, несмотря на приглаженный вид, голос его прозвучал глухо. – И новая ночь.
– Как я уже пытался сказать, – заметил Люк, – жизнь в доме с привидениями извращает чувство юмора. У меня вовсе не было намерения отпускать запретный каламбур, – пояснил он Теодоре.
– Как… как они? – спросила Элинор. Слова казались чужими, язык ворочался с трудом.
– Оба спят сном праведника, – сказал доктор. – Вообще-то, – добавил он, по всей видимости продолжая разговор, начатый, пока Элинор спала, – я не считаю, что эту бурю вызвала моя жена, хотя признаюсь, что еще одно упоминание про чистейшую любовь…
– Что это было? – спросила Элинор и подумала: наверное, я всю ночь стискивала зубы, судя по тому, как затекли челюсти.
– Хилл-хаус пустился в пляс, – ответила Теодора, – и прихватил нас с собой. По крайней мере, я думаю, что он плясал, хотя, может быть, просто ходил на голове.
– Почти девять, – произнес доктор. – Как только Элинор будет готова…
– Идем, крошка, – сказала Теодора. – Тео тебя умоет и причешет к завтраку.
8
– Кто-нибудь им сказал, что миссис Дадли убирает со стола в десять? – поинтересовалась Теодора, вопросительно заглядывая в кофейник.
Доктор замялся.
– Не хочется будить их после такой ночи.
– Но миссис Дадли убирает в десять.
– Они идут, – сказала Элинор, – я слышу их на лестнице.
Я все слышу, что происходит в доме, хотелось добавить ей.
Тут и остальные различили недовольный голос миссис Монтегю.
– Боже мой, они не могут отыскать столовую, – сообразил Люк и бросился открывать дверь.
– … ак следует проветрить. – Голос миссис Монтегю ворвался в комнату за секунду до нее самой. Она похлопала доктора по плечу, кивнула остальным и уселась за стол. – Должна сказать, – начала она без предисловий, – что нас могли бы позвать к завтраку. Все, конечно, остыло? Кофе сносный?
– Доброе утро, – буркнул Артур, раздраженно плюхаясь на стул.
Теодора, торопясь поставить миссис Монтегю чашку, едва не опрокинула кофейник.
– Вроде бы не совсем остыл, – сказала миссис Монтегю. – Но все равно я сразу после завтрака побеседую с вашей миссис Дадли. Комнату необходимо проветрить.
– А как ночь? – робко произнес доктор. – Ты провела ее… э-э… с пользой?
– Если ты хочешь узнать, хорошо ли я спала, Джон, то так и говори. Отвечая на твой исключительно вежливый вопрос: нет. Я так и не сомкнула глаз. В этой комнате просто нечем дышать.
– Трудновато заснуть в старом доме, а? – заметил Артур. – Мне всю ночь ветка стучала в стекло. Стучит и стучит, я чуть с ума не сошел.
– Душно даже при открытом окне. Кофе миссис Дадли варит лучше, чем ведет дом. Еще чашечку, пожалуйста. Джон, я удивляюсь, что ты поселил меня в плохо проветренную комнату; для контактов с усопшими необходима как минимум нормальная циркуляция воздуха. Я едва не задохнулась от пыли.
– Не понимаю, – сказал Артур доктору, – чего вы все так себя накрутили. Я просидел с револьвером целую ночь, и хоть бы мышь зашуршала. Только ветка била в стекло. Чуть с ума меня не свела, – доверительно сообщил он Теодоре.
– Конечно, мы не оставляем надежду, – заверила миссис Монтегю мужа. – Может быть, сегодня ночью что-нибудь проявится.
2
– Тео? – Элинор отложила блокнот, и Теодора, что-то деловито строчившая, подняла глаза. – Я вот все думаю.
