– Ты здесь? – зашептала она перед дверью. – Ты здесь? – И замолотила кулаками изо всех сил.
– Да? – Это был голос миссис Монтегю, еще не до конца проснувшейся. – Да? Заходи, кто бы ты ни был.
Нет, нет, подумала Элинор, обнимая себя за плечи и беззвучно смеясь: не здесь, не с миссис Монтегю, – и она скользнула по коридору, слыша, как миссис Монтегю кричит вслед:
– Я твой друг, я желаю тебе добра! Зайти и скажи мне, что тебя тревожит.
Она не откроет дверь, мудро подумала Элинор, она не боится, но дверь не откроет, – и застучала, замолотила в дверь к Артуру, из-за которой почти сразу донеслось его сонное: «Что?»
Танцуя по мягкому ковру, она добежала до двери, за которой спала Теодора; вероломная Теодора, подумала Элинор, злая насмешница Теодора, проснись, проснись, проснись, – и заколотила, захлопала по двери, засмеялась, дергая дверную ручку. Через минуту она уже стучала к Люку: проснись, проснись и будь вероломным. Никто из них не откроет, думала она, все будут сидеть внутри, прижимая к груди одеяло, и ждать, дрожа, что будет дальше; проснитесь, думала она, молотя в дверь к доктору, ну-ка посмейте выглянуть наружу и увидеть, как я танцую в коридоре Хилл-хауса.
И тут Теодора напугала ее воплем:
– Нелл! Нелл! Доктор, Люк, Нелл пропала!
Бедный дом, подумала Элинор, я забыла про Элинор, теперь они все распахнут двери, – и она опрометью кинулась по лестнице, слыша позади встревоженный голос доктора и крики Теодоры: «Нелл! Нелл!» Какие же они все дураки, подумала она, теперь мне один путь – в библиотеку. «Мама, мама, – прошептала она, замирая перед библиотечной дверью, – мама». Со второго этажа доносился разговор. Забавно, подумала Элинор, я слышу весь дом, вот миссис Монтегю возражает, теперь Артур. Потом голос доктора произнес отчетливо:
– Ее надо найти. Прошу всех поторопиться.
Я тоже могу поторопиться, подумала Элинор и пробежала через вестибюль в будуар, где угольки в камине подмигнули ей, когда она открыла дверь. Шахматные фигуры стояли так же, как оставили их доктор и Люк. Шарфик, который был днем на Теодоре, валялся на спинке ее кресла. С этим я тоже разберусь, подумала Элинор, с жалкой стародевичьей попыткой себя украсить, – и, зажав край шарфика в зубах, потянула, разрывая ткань, а потом бросила, потому что сзади на лестнице раздался топот. Они спускались, всем скопом, объясняя друг другу, где искать в первую очередь, и время от времени окликали: «Элинор! Нелл!»
«Идешь? Идешь?» – прозвучало откуда-то еще, и она услышала, как содрогается лестница под их ногами, а на лужайке перед домом шебуршит сверчок.
Беспечно, бесстрашно она пробежала по коридору и глянула на них в приоткрытую дверь. Они двигались все вместе, стараясь держаться ближе друг к другу, а фонарик доктора обшаривал вестибюль. Наконец луч света остановился на входной двери: она была открыта. Тогда с криками «Элинор! Элинор!» все побежали через вестибюль и наружу; там они продолжали ее звать, оглядываться, а луч фонарика деловито скользил по деревьям и траве.
Элинор повисла на двери и хохотала до слез; какие они глупые, думала она, мы так легко их провели. Они такие неповоротливые, такие глухие, такие тяжелые, они ходят по дому, топают, везде заглядывают, все лапают руками. Она пробежала через вестибюль и бильярдную в столовую, а оттуда в кухню с ее дверьми. Здесь хорошо, подумала Элинор, когда я их услышу, я смогу убежать в любую сторону. Когда они ввалились обратно, выкликая ее имя, она выскользнула на террасу в прохладную ночь и замерла, припав спиной к двери. Туман Хилл-хауса легкими струями завивался у щиколоток. Она посмотрела на тяжелые холмы, обступившие дом, и подумала: как же хорошо Хилл-хаусу под их защитой, в теплой уютной ямке.
– Элинор!
Они были очень близко, и она пробежала по террасе в гостиную; «Хью Крейн, – сказала она, – позвольте вас на танец?» – и сделала реверанс перед огромной нависающей фигурой. В глазах Хью Крейна вспыхнул свет, отблески легли на статуэтки и золоченые стулья. Элинор важно танцевала перед каменным хозяином дома, а тот смотрел на нее и сиял. «Прыгай в окна и обратно», – и протанцевала на террасу и вокруг дома. Круг за кругом, круг за кругом, думала она, и никто из них меня не видит. Она на бегу тронула кухонную дверь, и за шесть миль отсюда миссис Дадли вздрогнула во сне. Элинор протанцевала к башне, прочно стиснутой в объятиях дома, в мертвой хватке дома, и медленно прошла мимо серой каменной стены, памятуя запрет трогать ее даже снаружи. Затем повернулась и встала перед входной дверью, уже закрытой, протянула руку, толкнула – и дверь открылась без малейшего усилия. Вот я вступаю в Хилл-хаус, сказала себе Элинор и вошла как в собственный дом. «Вот и я, – сказала она вслух. – Я обошла дом, я прыгала в окна и обратно, я танцевала…»
– Элинор!
Это был голос Люка, и она подумала: уж если меня поймают, то пусть хотя бы не Люк; не дай им меня поймать, взмолилась она мысленно и опрометью вбежала в библиотеку.
Вот я и здесь, подумала Элинор, внутри. И никакого холода, только чудесное, ласковое тепло. В слабом свете различалась металлическая лестница, виток за витком уходящая ввысь башни, и дверца наверху. Каменный пол ластился к ногам, терся о ступни, теплый воздух гладил Элинор, перебирал ее волосы, плыл сквозь пальцы, легким дыханием касался губ, и она танцевала кругами. Не надо мне ни львов, думала она, ни олеандров, я разрушила чары Хилл-хауса и вошла внутрь. Я дома, подумала Элинор, и замерла, дивясь своей мысли. Я дома, я дома – а теперь вверх.
Подъем по узкой металлической лестнице пьянил – выше и выше, виток за витком, глядя вниз, цепляясь за узкие железные перила, глядя далеко-далеко вниз на каменный пол. Карабкаясь, глядя вниз, она думала о мягкой зеленой траве, о холмах, о деревьях с густой кроной, поднимала глаза и думала о том, что башня Хилл-хауса торжествующе высится над холмами, над дорогой, вьющейся через Хиллсдейл, мимо белого домика в цветах, мимо волшебных олеандров, мимо каменных львов далеко-далеко к крошечной старушке, которая обещала за нее молиться. Время остановилось, подумала Элинор, все ушло и теперь позади, а бедная старушка по-прежнему обо мне молится.
– Элинор!
Целую минуту она не могла сообразить, где видела раньше этих людей (у себя в доме с каменными львами за ужином при свечах? Или в ресторане над звенящим ручьем? Может быть, кто-то из них мчался с холма под плещущим стягом? А кто-то бежал рядом с нею в темноте? – и тут она вспомнила, так что все разом заняли свои места), – и застыла в неуверенности, вцепившись в поручень. Они были такие маленькие, такие беспомощные и бесполезные; они стояли далеко внизу на каменном полу и указывали на нее пальцами, окликали ее требовательными, далекими голосами.
– Люк, – сказала Элинор, припоминая. Они явно ее слышали, потому что разом умолкли, когда она заговорила. – Доктор Монтегю. Миссис Монтегю. Артур.
Как зовут девушку, которая стояла молча, в стороне от других, она вспомнить не смогла.
– Элинор, – позвал доктор Монтегю, – повернитесь очень осторожно и начинайте медленно спускаться. Идите очень, очень медленно, Элинор, и обязательно держитесь за перила. А теперь поворачивайтесь и начинайте спуск.
