– Я не уеду, – сказала Элинор высоким окнам.
– Вы уедете. – В голосе доктора наконец прорвалось нетерпение. – Прямо сейчас.
Элинор со смехом повернулась и протянула руку.
– Люк, – сказала она, и он молча шагнул к ней. – Спасибо, что помог мне вчера спуститься. Я теперь понимаю, что не должна была туда лезть. А ты поступил очень храбро.
– Точно, – ответил Люк. – Это был величайший подвиг в моей жизни. И я рад, что ты уезжаешь, Нелл, потому что второй раз я туда не заберусь.
– Мне кажется, – сказала миссис Монтегю, – вам надо поспешить. Я не против прощаний, хоть и считаю, что вы придаете этому месту излишнее значение, но у нас есть дела поважнее, чем стоять тут и спорить, когда все прекрасно понимают, что вам надо ехать. Дорога неблизкая, и вы задерживаете сестру с выездом в отпуск.
– Долгие проводы – лишние слезы, – кивнул Артур.
Далеко, в будуаре, с легким шорохом осыпался в камине пепел.
– Джон, – сказала миссис Монтегю, – может быть, все-таки лучше, если Артур…
– Нет, – твердо ответил доктор. – Элинор поедет сама, как приехала.
– А кого мне благодарить за чудесно проведенное время? – спросила Элинор.
Доктор взял ее под руку, подвел к машине и открыл дверцу. Люк следовал в полушаге за ними. Чемодан стоял на полу, коробка по-прежнему лежала на заднем сиденье, плащ и бумажник – на переднем пассажирском; Люк не стал глушить мотор.
– Доктор, – умоляла Элинор, цепляясь за него, – доктор.
– Мне очень жаль, – сказал он. – Всего доброго.
– Поосторожнее за рулем, – вежливо напутствовал ее Люк.
– Вы не можете так просто меня прогнать! – почти что выкрикнула Элинор. – Вы меня сюда позвали!
– И я отсылаю вас прочь, – ответил доктор. – Мы не забудем вас, Элинор, однако сейчас важно одно: чтобы вы поскорее забыли Хилл-хаус и всех нас. Всего доброго.
– Всего доброго! – твердо сказала миссис Монтегю со ступеней, и Артур подхватил:
– Всего доброго! Счастливого пути!
Тогда Элинор, держась рукой за дверцу, замерла и обернулась.
– Тео? – вопросительно проговорила она, и Теодора сбежала к ней со ступенек.
– Я думала, ты со мною не попрощаешься… Ой, Нелли, моя Нелл, будь счастлива, пожалуйста, будь счастлива. Не забывай меня совсем, когда-нибудь все снова станет хорошо, и тогда ты будешь писать мне письма, а я буду тебе отвечать, мы приедем друг к другу в гости и станем со смехом вспоминать все то, что видели и слышали в Хилл-хаусе… Ой, Нелли, я думала, ты со мной не попрощаешься…
– До свидания, – сказала ей Элинор.
– Нелли, – робко проговорила Теодора и тронула ее щеку, – послушай… может, может, мы как-нибудь еще встретимся? И устроим пикник у ручья? Мы ведь так и не устроили пикник, – объяснила она доктору, а тот, глядя на Элинор, только покачал головой.
– До свидания, миссис Монтегю, – сказала Элинор. – До свидания, Артур. До свидания, доктор. Я надеюсь, ваша книга будет иметь успех. Люк, – сказала она, – до свидания.
– Нелл, береги себя, – попросила Теодора.
– До свидания.
Элинор села в автомобиль, который показался ей каким-то неудобным и непривычным. Я слишком привыкла к уюту Хилл-хауса, подумала она и напомнила себе, что надо помахать в окошко.
– До свиданья! – крикнула Элинор, гадая, есть ли еще для нее другие слова. – До свиданья, до свиданья!
Она неловко – руки все никак не могли уверенно взяться за руль – отпустила сцепление и тронулась с места.
Они послушно махали в ответ, провожая ее глазами. Они будут так стоять, пока я не скроюсь из вида, подумала Элинор, потому что так требует вежливость; и вот я еду. Все пути ведут к свиданью. Но я не уеду, рассмеялась она вслух, Хилл-хаус не так прост, как они; меня нельзя прогнать, просто сказав «катись», если Хилл-хаус хочет, чтоб я осталась. «Уезжай, Элинор, – пропела она. – Уезжай, Элинор, ты нам больше не нужна в нашем Хилл-хаусе, уезжай, Элинор, ты не можешь остаться. А вот и могу, – пела она, – могу, могу, не вы тут командуете. Им меня не выставить, не обсмеять, не спрятаться от меня, не запереться; я не уеду, и Хилл-хаус – мой».
Радуясь своей внезапной сообразительности, Элинор сильно вдавила педаль газа; они меня не догонят, даже если побегут со всех ног, подумала она, но сейчас-то до них начнет доходить; интересно, кто первый заметит? Наверняка Люк. Теперь я слышу, как они мне кричат, и еще я слышу быстрый топоток в коридоре и тихий звук сжимающих кольцо холмов. Я правда это делаю, думала она, направляя машину прямо в большое дерево на повороте дороге, я правда это делаю, совсем сама наконец-то; это я, и я правда-правда-правда делаю это совсем сама.
В бесконечную, сокрушительную секунду перед тем, как автомобиль врезался в дерево, она подумала отчетливо: Зачем? Зачем я это делаю? Почему никто меня не остановит?
4
Миссис Сандерсон с огромным облегчением узнала, что доктор Монтегю и его гости уехали из Хилл-хауса. «Я бы сама их выставила, – сказала она семейному адвокату, – вырази они желание остаться». Неожиданно раннее возвращение Теодоры было встречено в ее квартирке с восторгом; обида давно забылась, осталось только раскаяние. Люк укатил в Париж, и его тетушка горячо надеялась, что он там задержится. Доктор Монтегю отошел от активных научных изысканий после того, как его предварительную статью о парапсихологических феноменах в Хилл-хаусе встретили прохладно, чтобы не сказать пренебрежительно. Сам Хилл-хаус, недремлющий, безумный, по-прежнему стоял на отшибе среди холмов, заключая в себе тьму; он стоял здесь восемьдесят лет и вполне мог простоять еще столько же. Его кирпичи плотно прилегали один к другому, доски не скрипели, полы не гнулись, двери не хлопали; на лестницах и в галереях Хилл-хауса лежала незыблемая тишь, и то, что обитало внутри, обитало там в одиночестве.
Мы живём в замке
Посвящается Паскалю Ковичи
1
Меня зовут Мари Кларисса Блеквуд. Мне восемнадцать лет, и живу я с сестрой Констанцией. Окажись я чуть поудачливей, вполне могла бы родиться оборотнем – у меня, как у них, средний и безымянный пальцы на руках одинаковой длины, – ну да ладно, какая уж есть. Я не люблю умываться, а еще собак и шума. Люблю сестру Констанцию, а еще Ричарда Плантагенета и гриб Amanita phalloides – бледную поганку… Других родственников у меня нет – все умерли.
Срок сдачи библиотечных книг, которые стоят на полке в кухне, вышел еще пять месяцев назад; знай я наперед, что книги не придется возвращать, что оставаться им у нас на веки вечные, – выбирала бы придирчивей. Вещи, раз попавшие к нам в дом, переставляются редко: Блеквуды никогда не любили перемен. Мы пользуемся, конечно, бренными предметами – книгами, цветами, ложками, – но зиждется хозяйство лишь на прочных, вечных вещах. Если что возьмем – непременно положим на место. Мы убираем под столами и стульями, под кроватями и картинами, под коврами и лампами, но не сдвигаем их ни на миллиметр; черепаховый туалетный прибор у мамы на подзеркальнике незыблем. Блеквуды жили в нашем доме всегда и всегда поддерживали строжайший порядок; стоило очередному отпрыску привести в дом жену, ее вещам отводилось определенное место; дом наш покоится на многих и многих слоях блеквудской собственности, благодаря этому он выдержал натиск внешнего мира.
