5
Я вошла в кухню, и туман с протоки вполз следом. Констанция готовила поднос с завтраком для дяди Джулиана. Вместо горячего молока она наливала чай – значит, дяде Джулиану лучше; он, видно, уже проснулся и сам попросил чаю. Я подошла к Констанции сзади и обняла ее, она обернулась и обняла меня.
– С добрым утром, Маркиска.
– С добрым утром, Констанция. Дяде Джулиану лучше?
– Лучше, немного лучше. И дождь сменился солнышком. А тебе, моя хорошая, я сделаю на ужин шоколадный мусс.
– Я люблю тебя, Констанция.
– И я люблю тебя. Что ты хочешь на завтрак?
– Оладьи. Маленькие-маленькие и горячие-горячие. И яичницу из двух яиц. Сегодня прилетит мой крылатый конь, и я забираю тебя на Луну; там мы будем есть лепестки роз.
– У некоторых роз лепестки ядовиты.
– Но не на Луне. А верно, что можно сажать листья?
– Не всякие. Только с пушистыми ворсинками. Такие листья ставят в воду, и они пускают корни, потом их высаживают, и получается новое растение. Не какое-нибудь, разумеется, а то, от которого взят лист. Любое не вырастишь.
– А жалко. С добрым утром, Иона. По-моему, ты похож на лист с пушистыми ворсинками.
– Ты глупышка, Маркиска.
– Мне нравятся только такие листья, из которых вырастет совсем другое растение. В пушистых ворсинках с головы до ног.
Констанция засмеялась:
– Я так заслушаюсь, и дядя Джулиан останется без завтрака. – Она взяла поднос и пошла к нему в комнату. – Горячий чай прибыл.
– Констанция, дорогая. Чудесное утро, по-моему. Я прекрасно поработаю.
– И на солнышке погреешься.
Иона умывался на залитом солнцем пороге кухни. Я проголодалась; положу-ка я перышко на лужайку, где проедет на кресле дядя Джулиан, – просто положу, ведь хоронить сокровища тут не разрешается, а как иначе быть доброй к дяде Джулиану? Зато на Луне мы носим перышки в волосах, а на запястьях – браслеты с рубинами. Едим мы на Луне золотыми ложками.
– Констанция, как ты думаешь, не пора ли начать новую главу?
– Что-что, дядя Джулиан?
– Как думаешь, не начать ли мне сегодня сорок четвертую главу?
– Конечно, начни.
– И отдельные предыдущие главы надо подправить. Тут работы на века.
– Тебя причесать?
– Спасибо, попробую сам. В конце концов, мужчина должен о своей голове заботиться сам. Ты не дала мне джема.
– Принести?
– Нет, я уже, оказывается, весь гренок съел. Констанция, я мечтаю о жареной печенке на обед.
– Договорились. Можно забрать поднос?
– Да-да, спасибо. А я пока причешусь.
Констанция вернулась с подносом на кухню.
– Теперь тебя, Маркиса, буду кормить.
– И Иону.
– Твой Иона позавтракал давным-давно.
– Ты для меня посадишь листик?
– Хорошо, только не сегодня.
Она, склонив голову, прислушалась и сказала:
– Он еще спит.
– Кто еще спит? А я увижу, как он растет?
– Спит брат Чарльз, – ответила Констанция, и день вокруг меня рассыпался на части. Вон сидит Иона на пороге, вон Констанция у плиты, но они вдруг поблекли, сделались как тени. Я не могла вздохнуть, накрепко стянутая проволокой, все вокруг стало мертвяще холодным.
– Он же призрак, – сказала я.
Констанция засмеялась – где-то очень, очень далеко.
– Значит, на папиной кровати спит призрак. А вчера вечером призрак весьма плотно поужинал. Когда ты ушла.
– Мне же просто приснилось, что он приходил! Я лежала на земле и заснула, и мне приснилось, будто он пришел, но потом – в этом же сне – я его прогнала. – Я все еще не могла вздохнуть, я вздохну, когда Констанция мне поверит.
– Мы вчера долго разговаривали.
– Пойди посмотри, – сказала я не дыша. – Пойди же, увидишь, его там нет!
– Маркиса, ты глупышка.
Убегать нельзя, надо спасать Констанцию. Я взяла свой стакан и швырнула об пол.
– Теперь он исчезнет, – сказала я.
Констанция подошла к столу и села напротив меня, очень серьезная. Мне хотелось обойти стол и обнять ее, но как обнимешь тень?
– Маркиса, девочка моя, – заговорила она медленно. – Брат Чарльз здесь. Он и вправду наш брат. Пока был жив его отец – Артур Блеквуд, папин брат, – Чарльз к нам не мог приехать, не мог нам ничем помочь, отец запретил. – Она слегка улыбнулась. – Его отец относился к нам очень плохо. И представляешь, даже не взял тебя к себе, пока шел суд. В его доме о нас нельзя было упоминать.
– Тогда зачем ты упоминаешь о нем в нашем доме?
– Пытаюсь тебе все объяснить. Сразу после смерти отца Чарльз поспешил нам на помощь.
– Чем он нам поможет? Мы и так счастливы, правда, Констанция?
– Очень счастливы, Маркиса. Но будь, пожалуйста, помягче с братом Чарльзом, прошу тебя.
Я уже чуть-чуть могла дышать: все-таки все обойдется. Брат Чарльз призрак, но этого призрака можно выгнать.
– Он исчезнет, – сказала я.
– Он и не намерен тут навеки поселиться, он просто приехал к нам в гости.
Надо найти, придумать какое-то средство против него.
– А дядя Джулиан его видел?
– Дядя Джулиан знает, что он здесь, но вечером ему нездоровилось, он не выходил. Я отнесла ему ужин на подносе, и он съел только супа – совсем чуть-чуть. Я утром так обрадовалась, когда он попросил чаю.
– Нам сегодня дом убирать.
– Только попозже, когда брат Чарльз проснется. И давай-ка я подмету осколки стакана, пока он не пришел.
Я смотрела, как она подметает; сегодня будет день осколков, маленьких сверкающих осколков. С завтраком торопиться нечего, мне все равно не уйти, пока мы не уберем дом; я засиделась за столом – потягивала молоко и наблюдала за Ионой. Дядя Джулиан позвал Констанцию: захотел пересесть на каталку; она вывезла его на кухню, к письменному столу, заваленному бумагами.
– Я решительно принимаюсь за сорок четвертую главу, – сказал дядя Джулиан, потирая руки. – И, начав с небольшого преувеличения, перейду затем к откровенной лжи. Констанция, дорогая!
– Что, дядя Джулиан?
– Я начну с утверждения, что моя жена была красавицей.
И тут мы все замолчали: наверху неожиданно послышались шаги. Непривычно – ведь там давно тишина. И неприятно – ходят будто по голове. Констанция не ступает, а летает, дядя Джулиан не ходит вовсе, а эти шаги были тяжелые, мерные, зловещие.
