– Брат Чарльз проснулся, – Констанция взглянула на потолок.
– Вот и хорошо, – дядя Джулиан аккуратно положил перед собой чистый лист и взял карандаш. – Я надеюсь приятнейшим образом провести время в обществе сына моего брата. И надеюсь с его помощью восстановить все оттенки поведения наших родственников во время суда. Признаюсь честно, у меня есть наброски их возможных разговоров, но… – Он потянулся за какой-то тетрадкой. – Боюсь, все же не удастся начать сегодня сорок четвертую главу.
Я взяла Иону на руки и уселась в своем уголке, а Констанция вышла к лестнице – встретить Чарльза.
– Доброе утро, братец Чарльз, – сказала она.
– Здравствуй, Конни. – Голос тот же, что вчера. Они вошли на кухню, и я забилась поглубже в уголок; дядя Джулиан положил руки на свои записи и повернулся лицом к двери.
– Дядя Джулиан! Рад наконец познакомиться с вами.
– Чарльз. Ты сын Артура, а похож на моего брата Джона, он умер.
– Артур тоже умер. Поэтому я и приехал.
– Полагаю, он умер в достатке? Я, в отличие от братьев, умел только сорить деньгами.
– Честно говоря, дядя Джулиан, отец ничего не оставил.
– Какая жалость. А вот его отец оставил изрядную сумму. Даже разделив ее на троих, мы получили немало. Я знал, разумеется, что мои деньги уйдут меж пальцев, но Артур меня удивил. Быть может, твоя мать была мотовкой? Я ее помню смутно. Знаю только, что Констанция написала Артуру письмо во время суда, но его жена потребовала, чтобы мы прервали с ними всякие родственные отношения.
– Мне очень давно хотелось приехать, дядя Джулиан.
– Допускаю. Юные отличаются любопытством. И столь печально известная особа, как твоя кузина Констанция, представляется молодому человеку весьма романтичной. Констанция?
– Что, дядя Джулиан?
– Я уже завтракал?
– Да.
– Ну ничего, выпью еще чашечку чая. Нам с молодым человеком надо многое обсудить.
Я все еще не могла его толком разглядеть: то ли оттого, что он призрак, то ли оттого, что слишком велик. Огромное круглое лицо, так похожее на папино, поворачивалось от Констанции к дяде Джулиану и обратно, лицо улыбалось, открывался рот. Я совсем вжалась в стенку, но в конце концов огромное лицо повернулось и ко мне.
– Ба, и Мари здесь! – сказало лицо. – Здравствуй, Мари.
Я уткнулась в Ионину спину.
– Стесняется? – спросил он Констанцию. – Не страшно. Меня все дети любят.
Констанция засмеялась.
– К нам редко заходят люди. – Она вела себя так естественно, так спокойно, будто всю жизнь ждала, что приедет брат Чарльз, будто заранее продумала, что и как говорить, будто в ее доме всегда была готова комната для брата Чарльза.
Он встал и подошел ко мне.
– Какая красивая кошка. У нее есть имя?
Мы с Ионой посмотрели на него, и я подумала, что имя Ионы – самое надежное, что есть на свете, его имя и произнести не страшно.
– Иона, – ответила я.
– Иона! Кот? Это твой любимый кот?
– Да. – Мы с Ионой смотрели на него, не смея моргнуть или отвести взгляд. Огромное белое лицо так близко и так похоже на папино, а огромный рот улыбается.
– Мы скоро станем большими друзьями – мы с тобой и с Ионой, – сказал он.
– Что ты хочешь на завтрак? – спросила его Констанция и улыбнулась мне: обрадовалась, что я сказала ему имя Ионы.
– Все, что приготовишь. – Он наконец отвернулся от меня.
– Маркиса ела оладьи.
– Оладьи – это великолепно. Вкусный завтрак в приятном обществе чудесным утром – чего еще желать?
– Оладьи, – вступил в разговор дядя Джулиан, – в этой семье пользуются особым почетом, хотя сам я их ем очень редко: желудок принимает лишь легкую, необременительную пищу. В тот последний день к завтраку подавали оладьи…
– Дядя Джулиан, – прервала его Констанция, – твои бумаги падают на пол.
– Позвольте, я подниму, сэр. – Брат Чарльз встал на колени и принялся подбирать бумаги, а Констанция сказала:
– После завтрака я покажу тебе сад.
– Обходительный молодой человек, – похвалил дядя Джулиан, принимая у Чарльза бумаги. – Я тебе благодарен, сам я не в состоянии перескочить через комнату и встать на колени; отрадно, что хоть кому-то это под силу. Ты, вероятно, старше моей племянницы на год или два?
– Мне тридцать два.
– А Констанции лет двадцать восемь. Мы уже давно не отмечаем дни рожденья, но ей, должно быть, около двадцати восьми. Констанция, мне вредно столько разговаривать на пустой желудок. Где мой завтрак?
– Дядя, ты съел его час назад. Сейчас налью тебе чаю, а братцу Чарльзу сделаю оладьи.
– Чарльз – отважный человек. Твоя стряпня, хоть и высшего качества, все же не лишена определенных недостатков.
– Я безбоязненно съем все, что приготовит Констанция.
– В самом деле? – сказал дядя Джулиан. – Рад за тебя. Я-то имел в виду, что для слабого желудка оладьи – тяжелая пища. А ты, полагаю, подумал про мышьяк.
– Садись завтракать, – сказала Констанция Чарльзу.
Я смеялась, спрятавшись за Ионой. Добрых полминуты Чарльз собирался с духом, чтобы взять вилку, и непрерывно улыбался Констанции. Все смотрели на него – и Констанция, и дядя Джулиан, и Иона, и я, – поэтому он отрезал, наконец, кусочек оладьи и поднес ко рту, но в рот положить не хватило духа. Кончилось тем, что он положил вилку с наколотым кусочком обратно на тарелку и обратился к дяде Джулиану:
– Знаете, а ведь… пока я здесь, я бы мог чем-то помочь: вскопать грядки или сбегать в магазин. Я с любой тяжелой работой справлюсь.
– Чарльз, ты же вчера ужинал и проснулся живым поутру, – сказала Констанция; я засмеялась, хотя Констанция говорила почти сердито.
– Что-что? – переспросил Чарльз. – Ах да! – Он взглянул на будто бы позабытую вилку, схватил ее, быстро сунул кусочек оладьи в рот, прожевал, проглотил и посмотрел на Констанцию. – Очень вкусно. – И Констанция улыбнулась.
– Констанция?
– Что, дядя Джулиан?
– Я думаю, что все-таки не начну сегодня сорок четвертую главу. Лучше вернусь к семнадцатой – там, помнится, вскользь упомянуты твой двоюродный брат и его семейство, как они отреклись от нас во время суда. Чарльз, ты разумный молодой человек. Я жажду услышать твою версию.
– Сколько уж лет прошло, – сказал Чарльз.
– Надо было все записывать, – укорил его дядя Джулиан.
– Нет, я не о том. По-моему, стоит все забыть. Какой смысл вспоминать об этом снова и снова?
– Какой смысл? – воскликнул дядя Джулиан. – Смысл?
