– Это из бабушкиного приданого. – Она положила ложечку на стол. Потом вдруг опомнилась: – Консервы! – и шагнула к двери в подпол.
Дверь закрыта: могли просто не заметить или времени не было по лестницам ходить. Констанция пробралась к двери и, приоткрыв, заглянула внутрь. Я представила наши чудесные банки разбитыми – осколки в липком месиве на полу; но Констанция, спустившись на несколько ступенек, сказала:
– Тут, слава Богу, ничего не тронуто.
Констанция прикрыла дверь и прошла к раковине – помыла руки и вытерла их полотенцем, поднятым с пола.
– Во-первых, мы тебя накормим.
Иона остался на крылечке – там уже припекало солнце – и потрясенно оглядывал кухню; вот он взглянул на меня – думает, верно, что это мы с Констанцией устроили такой погром. Я заметила уцелевшую чашку, подняла, поставила на стол; надо, пожалуй, поискать, что еще уцелело. Я вспомнила, что одна из маминых дрезденских фигурок упала в траву; интересно, удалось ей спастись? Потом схожу, посмотрю.
День был совершенно не похож на другие дни – все наперекосяк, все не по порядку. Констанция спустилась в подпол и вернулась с банками в обеих руках.
– Овощной суп, – она чуть не пела от радости, – клубничное варенье, куриный бульон и мясо в маринаде.
Она расставила банки на столе и медленным взглядом обвела пол.
– Нашла. – Она подняла в углу кастрюльку. И вдруг, словно ей понадобилось что-то срочно проверить, побежала в кладовку.
– Маркиса, – рассмеялась она. – Они муку в бочонке проглядели. И соль цела, и картошка.
«Зато сахар нашли», – подумала я. Пол под ногами скрипел и хрустел, шевелился, как живой; ну конечно, сахар они искали специально – как иначе повеселишься; они, верно, кидали его друг в друга пригоршнями и орали: «Здешний сахар, сахар с ядом, на, попробуй, отравись!»
– А вот до полок добрались, – сказала Констанция. – И крупы рассыпали, и специи, и банки раскидали.
Я медленно обошла кухню, глядя под ноги. Они, похоже, сгребали все, что под руку попадется, и бросали на пол; повсюду валялись металлические консервные банки с такими вмятинами, точно они брошены с большой высоты; пачки чая, круп, печенья были растерзаны, раздавлены каблуками. Невскрытые баночки со специями грудой лежали в углу; пахнуло вдруг пряным печеньем, и я увидела одно печеньице – растоптанное – на полу.
Констанция показалась из кладовки с буханкой хлеба.
– Гляди-ка, оставили. И яйца есть, и молоко, и масло на леднике.
Дверь в подпол они не заметили – значит, и ледник не нашли. Вот и отлично, хоть яичницу на полу не устроили.
Я обнаружила три целых стула и расставила по местам – вокруг стола. Иона устроился в углу на моей табуретке и наблюдал за нами. Я выпила бульон из чашки без ручки; Констанция вымыла нож и намазала масло на хлеб. Я этого еще не осознала вполне, но время и порядок нарушились навсегда: когда я нашла стулья? когда я ела хлеб с маслом? сперва нашла, а потом ела? сперва ела, а потом нашла? или одновременно? Констанция вдруг вскинулась и, отложив нож, бросилась к закрытой двери в комнату дяди Джулиана, потом, смущенно улыбаясь, вернулась на место:
– Мне показалось – он проснулся.
Дальше кухни мы пока не ходили. Мы еще не знали, что осталось от дома, что ждет нас в прихожей и в столовой. Мы тихонько сидели на кухне, благодарные за три стула, за бульон, за солнечный свет, льющийся с улицы, и не было сил двигаться.
– Что они сделают с дядей Джулианом? – спросила я.
– Устроят похороны, – печально ответила Констанция. – Как остальным, помнишь?
– Я была в приюте.
– А мне позволили пойти на похороны, я помню. И дяде Джулиану они устроят похороны, придут Кларки и Каррингтоны, и маленькая миссис Райт обязательно придет. И будут рассказывать друг другу, как они горюют. И будут искать нас.
Я представила, как они ищут нас, как зыркают по сторонам, – меня передернуло.
– А похоронят его вместе с остальными.
– И я что-нибудь похороню в память о дяде Джулиане, – сказала я.
Констанция умолкла, глядя на свои пальцы – длинные пальцы на столе.
– Нет больше дяди Джулиана, и других нет, – сказала она. – И от дома ничего не осталось, Маркиса, только мы с тобой.
– Еще Иона.
– Еще Иона. И мы теперь затаимся, даже носу не высунем.
– Но сегодня день Хелен Кларк, она к чаю придет.
– Нет, – сказала Констанция. – Сюда она больше не придет. Никогда.
Мы тихонько сидели на кухне, и казалось – успеется, подождем пока смотреть, что сталось с домом, посидим так, вместе. Библиотечные книги по-прежнему на полке – нетронутые, – никто, видно, не рискнул трогать библиотечную собственность, кому охота платить штраф?
Констанция обычно не ходила, а летала, но сейчас сидела, не в силах пошевелиться, уронив руки на стол; на разоренную кухню не глядела, сидела точно в полусне, точно не веря, что это – наяву. Мне стало не по себе.
– Надо дом убирать, – напомнила я, но она лишь улыбнулась в ответ.
Наконец ждать ее мне стало невмоготу.
– Пойду посмотрю, – сказала я и направилась в столовую. Констанция глядела, не шевелясь. Я распахнула дверь, и в лицо ударил запах сырости, гари и разорения; по полу разбросаны осколки огромных оконных стекол; серебряный сервиз сметен с серванта и растоптан, раздавлен – чудовищно, до неузнаваемости. Стулья здесь тоже переломаны; я вспомнила, что они крушили ими окна и колотили об стены. Через столовую я прошла в прихожую. Парадные двери распахнуты настежь, лучи раннего косого солнца узором рассыпались среди битого стекла на полу и на каких-то порванных тряпках; но это не тряпки – я узнала, – это занавески из гостиной, те самые, которыми хвасталась мама, больше четырех метров длиной. Снаружи никого не было; я постояла на пороге, разглядывая площадку перед домом, изуродованную следами шин и бесновавшихся ног; из шлангов натекли грязные лужи. Веранда загажена; в углу груда ломаной мебели, я помню, как старьевщик Харлер собирал ее вчера вечером. Неужели приедет сюда на своем фургоне и заберет все, что подвернется? А может, он просто любит кучи, вот и не устоял – принялся складывать? Я еще помедлила на пороге – вдруг чужие все-таки смотрят, – потом спрыгнула с крыльца, отыскала мамину дрезденскую безделушку – она лежала в траве под кустами – и понесла Констанции.
Констанция все еще тихонько сидела за столом; я поставила перед ней фигурку, она поглядела на нее, а потом взяла в руки и прижала к щеке.
– Это я во всем виновата, – сказала она. – Кругом виновата.
– Я люблю тебя, Констанция.
– И я тебя люблю, Маркиса.
– Так ты испечешь нам с Ионой пирожок? С розовой глазурью и золотыми листьями по ободочку?
Констанция покачала головой, мне даже показалось – не ответит, но она глубоко вздохнула, встала и сказала:
