Восхищаясь этим зрелищем и сражаясь с инстинктивным желанием броситься ей на помощь, как я уже однажды делала, спасая жертву цианистого калия, я видела, как Грейс Уиллоуби внезапно привстает, испуганно оглядывается по сторонам и падает обратно на скамью – сначала спиной, а затем боком.
Такое впечатление, что она не замечает свою мертвую приятельницу. Ее нога шевельнулась, потом задергалась в конвульсиях и наконец застыла.
Не самая изящная смерть.
Остается только Энни Крей, все еще стоящая на коленях и не отрывающая взгляда от алтаря, на котором каноник Уайтбред убирает в табернакль остатки святого причастия.
Потом Энни тоже упала: медленно, красиво, легко, словно опадающий лист, отделившийся от ветки и плывущий по воздуху все ниже и ниже, чтобы замереть на земле.
Вот так просто.
Я обрадовалась, что никто из них не умер отвратительной смертью с пеной изо рта, иногда сопровождающей отравление цианистым калием.
А теперь каноник обернулся к нам и продолжил молиться:
– Отче наш, иже еси на небеси…
Если есть такое место, как рай, три Грации уже там. Я не смогла сдержать улыбку на словах:
– Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь; и остави нам долги наша, яко и мы оставляем должником нашим.
Простил ли уже Господь долги этим трем сплетницам, лежащим посреди деревенской церкви? Интересно, бывает ли прощение таким же быстрым, как цианистый калий?
Ради них надеюсь, что да.
– И не введи нас в напасть, но избави нас от лукаваго…
Да, в этом все и дело, верно? Избавить нас от лукавого, который, предположительно, до сих пор находится среди людей. Где-то недалеко от этого самого места находится человек – или люди, – жестоко убивший Грейс Уиллоуби, Грейс Харкурт, Энни Крей и, теперь я в этом уверена, каноника Уайтбреда тоже, хотя очень сложным путем.
Не говоря уже о его сыне Орландо.
Отец, сын… и святые духи.
Разрозненные детали начали складываться в картину.
Каноник Уайтбред, как будто не замечающий, что произошло у него под носом, продолжал быстро и тихо дочитывать благодарственную молитву, а затем перешел к завершающей:
– Всемогущий и вечный Господь, благодарим тебя за то, что дал нам хлеб…
Пока он говорил, я повернулась к Летиции и Хьюго Фарнсуортам, сидевшим, широко открыв глаза и вцепившись друг в друга, словно пара испуганных обезьянок. Передо мной Хоб Найтингейл лениво играл с пуговицами своей куртки, явно витая в облаках.
Я снова обратила внимание на каноника Уайтбреда, дававшего прихожанам заключительное благословение:
– Мир Божий, превосходящий все понимание, да пребудут ваши сердца и души в любви Божией и его сына Иисуса Христа, Господа нашего, благослови, – тут он перекрестился, – во имя Всемогущего Отца, Сына и Духа Святого, отныне и во веки веков. Аминь.
Только тогда он издал такой мучительный вопль, что его, должно быть, услышали в самых отдаленных уголках ада.
Когда я собралась с духом и повернулась к трем Грациям, к моему изумлению оказалось, что они становятся прозрачными, их очертания колеблются и тают. Я отчетливо видела доски половиц и часть молитвенной подставки сквозь ноги Энни Крей.
«Потеря плотности, – подумала я, – незначительное изменение индекса рефракции. Игра света».
Как бы я ни цеплялась за научную соломинку, три Грации истаивали прямо у меня на глазах. Их тела превращались в зыбкую дымку, словно туман на фоне звездного неба, чтобы растаять последней рябью, не оставив и следа.
По правде говоря, их гибель повергла меня в отчаяние.
На грани слез, я долго сидела в совершенном вакууме, который до сих пор не был известен науке, но теперь ведом мне.
Такое ощущение, будто мир вокруг меня потемнел. Поле зрения сузилось, и я теперь видела только алтарь, освещенный низкими лучами внезапно похолодевшего слабого солнца, проникающего сквозь витражи.
Кто-то схватил меня за плечо.
Глава 20
Зацепившись за молитвенную подставку для ног, я с оглушающим грохотом взлетела над скамьей, как ракета.
– Ты в порядке? – спросил незнакомый голос.
– Что, черт возьми, вы творите? – заорала я, наплевав на то, что мы находимся в церкви. – Я могла умереть от инфаркта!
И добавила еще несколько слов, которые не стану здесь цитировать, поскольку не горжусь их знанием, и резко повернулась к незнакомцу, быстро убравшему руку с моего плеча. Бледное лицо, изумленный взгляд, открытый рот. Если не считать белый воротничок священника, он точная копия Шалтай-Болтая.
Это оказался викарий, тот самый толстяк, который разговаривал с констеблем Оттером, пока я сидела рядом с трупом Орландо на берегу реки. Мистер Клемм, если не ошибаюсь.
Он порезался, когда брился. Маленький клочок окровавленной ткани неэстетично выглядывал из белого воротничка. Что бы это значило?
Он неаккуратен? Рассеян? Близорук? Ленив? Забывчив?
В моем мозгу пронеслась масса объяснений. Поразительно, что делает с человеческим разумом даже капля крови.
С одной стороны, я почувствовала какую-то странную жалость к викарию. Жаль, что мне пришлось обратить внимание на его небрежность с туалетом. И одновременно мне хотелось, чтобы он не дал мне это заметить.
Кто из нас в этом случае виноват в незначительном, но важном нарушении хороших манер?
Не знаю. Мне слишком мало лет, и у меня недостаточно опыта.
Так что виноват, должно быть, он.
Мы стояли, уставившись друг на друга выпученными глазами, как собаки на грани нападения, и никто не хотел говорить первым. У меня волосы на затылке стояли дыбом и ноздри раздувались.
Хотелось укусить его.
Мистер Клемм так же удивился моей свирепости, как я сама.
– П… простите, юная леди, – начал он. – Мне показалось, что вам не совсем хорошо.
«Ах ты старая умная гончая», – подумала я. Не совсем хорошо!
Мы оба знали, что это игра. Мой шаг следующий.
Мистер Клемм ведь был помощником каноника Уайтбреда во время убийств? Где он был тем злосчастным утром? Наверняка он должен был войти в число подозреваемых. До того самого момента эта мысль не приходила мне в голову.
Я прижала запястье ко лбу, сначала тыльной стороной, потом передней, и медленно опустилась на скамью.
Мистер Клемм тихо сел рядом со мной. Положил руку на плечо.
– Вот, – сказал он, протягивая белый льняной носовой платок, – вытри нос и расскажи мне, в чем дело.
