В тревожном ожидании прошел месяц. Генри страдал от жара и истощения. В конце месяца вернулся гонец, которого Грей посылал с письмом во Фрэзер-Ридж, – покрытый коркой грязи и с двумя дырками от пуль в одежде. Он сообщил, что Фрэзеры уехали в Шотландию. Не навсегда, конечно, однажды они непременно вернутся.
Разумеется, Грей пригласил к Генри врача, не дожидаясь ответа миссис Фрэзер. Он свел близкое знакомство с Бенджамином Рашем, и этот ученый джентльмен осмотрел его племянника. После осмотра доктор Раш посерьезнел. По его мнению, постоянная лихорадка и боль в кишечнике возникли из-за того, что вокруг засевшей внутри пули образовался очаг воспаления. Доктор пустил Генри кровь и прописал снижающее жар средство, но сказал Грею, что состояние Генри может ухудшиться в любой момент и поможет лишь операция.
Раш считал, что у Генри хватит сил пережить операцию, – хотя, разумеется, возможен и несчастливый исход. Грей поблагодарил доктора, но решил еще немного подождать ответа миссис Фрэзер.
Он стоял у окна арендованного дома на Каштановой улице и наблюдал, как ветерок гонит по мостовой коричневые и желтые листья. Середина сентября. Последние корабли отплывут в Англию в конце октября, незадолго до штормов. Может, стоит попытаться увезти Генри на одном из них?.. Грей познакомился с местным американским офицером, ответственным за живущих в Филадельфии военнопленных, и подал прошение об освобождении племянника. Прошение удовлетворили – обычно пленных офицеров выпускали без проволочек, особенно если они не представляли опасности, как Генри, который в нынешнем состоянии вряд ли мог сбежать, поднять восстание или присоединиться к мятежникам.
Но Грею пока не удалось получить разрешение на отъезд Генри в Англию – это если здоровье племянника позволит ему пережить плавание и он вообще захочет поехать. А здоровье Генри оставляет желать лучшего, да и сам он слишком привязался к миссис Вудкок. Грей мог бы и ее увезти в Англию, однако она не собиралась никуда уезжать, узнав, что ее муж захвачен в плен и находится в Нью-Йорке.
Грей со вздохом помассировал переносицу. Получится ли у него доставить Генри против его воли на борт корабля? Например, чем-нибудь одурманив? Правда, это нарушит условия освобождения племянника, разрушит его карьеру и подвергнет опасности жизнь… Зато вдруг в Англии удастся найти хирурга, способного помочь Генри лучше, чем доктор Раш? Хотя все, на что он смел надеяться, – что Генри переживет путешествие и сможет попрощаться с родителями.
Если же он не предпримет подобных радикальных мер, ему останется лишь заставить Генри согласиться на операцию, которой тот отчаянно боится и которая почти наверняка убьет его, – или же наблюдать за тем, как мальчик постепенно умирает. А он умирал – Грей это ясно видел. Генри был пока жив лишь благодаря упрямству и заботе миссис Вудкок.
Придется написать Хэлу и Минни о… Нет. Он резко выпрямился, не в силах больше выносить бездеятельность. Надо пригласить доктора Раша и приготовить…
Дверь распахнулась, впустив порыв ветра, сухие листья и бледную племянницу.
– Дотти! – Его сердце чуть не остановилось от испуга: Грей решил, будто она ворвалась сообщить, что Генри умер, – она как раз навещала брата, как всегда делала по утрам.
– Солдаты! – выдохнула девушка, схватив его за руку. – На улицах солдаты. И всадники. Говорят, идет армия Хау! Они уже недалеко от Филадельфии!
* * *
Армии Хау и Вашингтона встретились 11 сентября у ручья Брендивайн-Крик. Войска Вашингтона отступили, а несколько дней спустя собрались с силами и организовали оборону. Чудовищная гроза, начавшаяся в разгар сражения, остановила военные действия и позволила Континентальной армии отступить к Ридин-Фернис, оставив часть войск у Паоли под командованием генерала Энтони Уэйна.
Один из командиров Хау, генерал-майор лорд Чарльз Грей, дальний родственник лорда Джона Грея, ночью напал на расположившихся в Паоли американцев. По его приказу солдаты сняли кремневые замки с мушкетов, чтобы случайный выстрел их не выдал, и пользовались в бою штыками. Некоторые американские солдаты были заколоты прямо во сне, их палатки сожжены, а сотня – или около того – человек взяты в плен, и Хау 21 сентября с триумфом вошел в Филадельфию.
Грей с порога дома миссис Вудкок наблюдал, как красные мундиры, полк за полком, маршируют под барабанный бой. Дотти опасалась, что вынужденные бежать повстанцы подожгут дома или убьют английских военнопленных.
– Вздор. Они английские повстанцы, а не дикари, – сказал на это Грей.
Но все же надел мундир, взял меч, навесил на пояс два пистолета и сутки просидел у двери дома миссис Вудкок. Даже ночью он зажег фонарь и остался на посту, только время от времени обращался к знакомым офицерам, проходившим мимо, чтобы узнать новости.
На следующий день он вернулся в дом, который снимал. Ставни домов, мимо которых он шел, были закрыты. Филадельфию – и ее пригород – не обрадовал приход англичан. И все же оккупация прошла мирно – насколько это возможно для военной кампании. При приближении Хау Конгресс и многие наиболее видные повстанцы, включая доктора Раша, сбежали.
Перси Бошан тоже исчез.
Глава 72. День всех святых
20 октября 1980 года, Лаллиброх
Брианна прижала письмо к лицу и глубоко вздохнула. Бумага слабо пахла дымом. Брианна была уверена, что это лишь плод ее воображения, – все-таки времени прошло много. Наверняка ей просто кажется – она знала, чем пахнет в тавернах: дымом очага, жарящимся мясом, табаком и сладковатым ароматом пива.
Нюхать письма на глазах у Роджера она считала глупым и потому делала так, только когда перечитывала их в одиночестве. Это письмо они открыли прошлым вечером и несколько раз вместе прочитали и обсудили, но сейчас она снова достала его, чтобы подержать в руках и хоть немного побыть наедине с родителями.
Быть может, оно и в самом деле пахнет дымом – она не раз замечала, что запахи запоминаются не так, как зрительные впечатления. Запах узнаешь, лишь когда снова унюхаешь, и нередко он вызывает в памяти множество иных воспоминаний. И вот осенним днем она сидит здесь, чувствуя аромат спелых яблок, вереска, пыли от старинных деревянных панелей и мокрого камня – Энни Макдональд только что вымыла коридор, – но перед глазами стоит таверна восемнадцатого века, и пахнет дымом.
«1 ноября 1777 года, Нью-Йорк.
Дорогая Бри и все-все-все,
ты помнишь, как в старшей школе ваш класс экономики был на экскурсии на Уолл-стрит? Я сейчас сижу в таверне в конце Уолл-стрит, и на ней нет ни быка, ни медведя, не говоря уж об аппарате для передачи текущих котировок акций. Стены тоже нет. Лишь бродят козы да несколько мужчин курят и разговаривают под большим облетевшим платаном. Трудно сказать, кто они: недовольные лоялисты? повстанцы, прилюдно обсуждающие заговор (что гораздо безопаснее, чем тайные собрания, хотя я надеюсь, что тебе никогда не пригодится эта специфическая информация)? обычные купцы или торговцы? Они о чем-то договариваются: пожимают руки, что-то пишут на бумаге и передают ее друг другу. Удивительно, как процветает бизнес в военное время; наверное, потому, что нормальные правила – какими бы они ни были – временно не действуют.
