– Хочу! Мне муж нужен, а не сын-переросток!
– Поздно, дорогая. Ты показала мужчине, что все можешь сама, и даже за него тоже можешь, и по-другому он тебя уже не воспринимает.
Оксана злилась, понимая, что я права, но продолжала с каждым своим мужчиной проворачивать тот же сценарий, не понимая, что из мужчины-сына никогда не вырастет мужчина-отец. На эту тему, кстати, очень любил поговорить наш психолог Евгений Михайлович, и это был редкий момент нашего с ним полного согласия.
Я хорошо поняла смысл просьбы подруги, но по привычке попыталась оправдаться:
– Ксю, ты ведь знаешь – я привыкла все контролировать, мне сложно передавать кому-то свои обязанности…
– Ой, разумеется, Драгун, кроме тебя, хирургов-то нет!
– Да не в том дело…
– Погоди… – подозрительно сказала она, протягивая стюарду пустые стаканы. – Ты что же – Матвея вместо себя оставила? – Я кивнула. – Ого… какое доверие-то… похоже, все серьезнее, чем мне казалось. Ты явно что-то к нему испытываешь, раз доверила самое дорогое – клинику! – последнее слово Оксана произнесла, с благоговением закатив глаза и воздев к небу ладони.
– Не ерничай, – попросила я. – Дело не в моем отношении к нему.
– Ну-ну, – понимающе закивала она. – Разумеется, не в отношении, это ж просто не для тебя. Ты у нас рождена, чтобы дарить людям надежду – так, кажется, ты любишь говорить?
– Когда это я такое говорила? – удивилась я, и Оксана отмахнулась:
– Ой, да не в словах дело, а в принципе! Но послушай меня, дорогая, уж поскольку в мужчинах я разбираюсь куда лучше, чем ты. Ничего тебе Матвей не испортит, да и что вообще можно испортить за десять дней? По-хорошему, надо бы у тебя телефон отобрать, чтобы никто не беспокоил, но я не зверь и делать этого не стану, так и быть. Но пообещай, что не будешь висеть на трубке часами, консультируя своих хирургов, ага?
Пришлось дать обещание.
И все бы ничего, если бы не неприятный сюрприз, от которого, насколько я смогла заметить, ошалела моя подруга. Мы разместились в своих номерах, наскоро разобрали вещи и решили сразу, не откладывая, совершить вылазку на пляж. В просторном холле отеля, когда мы уже подошли к выходу, вдруг раздалась русская речь, и Оксана схватила меня за руку:
– Твою ж мать… – шепотом произнесла она, изменившись в лице.
– Что случилось? – Я начала озираться по сторонам, отыскивая то, что могло так напугать мою подругу.
– Не верти головой! – прошипела она. – Левый диван в углу.
Я осторожно посмотрела туда и увидела компанию из трех женщин от двадцати пяти до тридцати и двух мужчин гораздо старше.
– Кто это?
– Видишь, вон тот, невысокий, в очках?
– Плешивый?
– Дура! Это просто волосы так растут!
– Ну, и мне что от этих знаний? Кто это?
– Ну, Арсений же!
– Какой, на фиг, Арсений? – разозлилась я.
– О господи, давай выйдем, пока он нас не увидел!
Судя по красным пятнам, покрывшим Оксанкино лицо и шею, этот Арсений входил в одну из категорий ее мужчин – либо «любимый человек», либо «запасной аэродром», и она никак не ожидала увидеть его здесь, в Испании.
– До моря десять минут пешком, – сказала Оксана, кинув взгляд в сторону лежаков у бассейна. – Может, здесь полежим?
– Да сейчас! – возмутилась я, поправляя шляпу. – Я не затем сюда летела, чтобы в хлорке лежать, у меня в клинике бассейн не хуже. Идем к морю. – И у Оксаны шансов не осталось.
Мы шли по улочкам Тоссы, и я ждала, когда же подруга соизволит объяснить причину своего странного поведения. Но она молчала и о чем-то напряженно думала.
– Ты объясниться не хочешь? – спросила я, не выдержав.
– А? Черт, даже не представляю, как такое возможно, – пробормотала она, сжимая ручки плетеной сумки.
– Оксанка, ты или говори все, или прекрати кудахтать. Кто этот облезлый?
– Идиотка! «Облезлый»! – передразнила она. – Да это Арсений Колпаков!
Это громкое имя мне абсолютно ничего не говорило и не дарило никаких воспоминаний. Я пожала плечами:
– И по какому поводу я должна благоговейно умолкнуть?
– Господи, какая же ты бываешь ограниченная… Конечно, это ж не Пастер и не этот… как его… Рентген, во! Всего-навсего московский режиссер, – и она назвала сериал, который недавно шел по одному из центральных каналов.
Я подобных вещей не смотрела, а телевизор в моей квартире давно не был включен в розетку, но название я слышала – медсестры иногда обсуждали, когда думали, что их никто не слышит.
– И что?
– А то! Там есть два моих эпизода! Арсик их очень хвалил и сказал, что я гениальна!
– Погоди… так это тот самый режиссер, что пудрил тебе мозги пару лет назад? Вот не думала, что это продолжается, как и не думала, что он такой старый и плешивый, – фыркнула я не совсем деликатно.
– Ну, мы тоже уже немолоды.
– Не представляю, что могло бы меня подтолкнуть в объятия такого побитого молью кавалера, – совсем развеселилась я, наблюдая за тем, как вскипает Оксанка.
– Ну, ты у нас вообще не про отношения!
– Глядя на твоих кавалеров, даже радуюсь, что это так.
– Драгун, ты циничная, бесчувственная, бессердечная стерва!
– И сейчас особенно этим горжусь, – хохотала я, отскочив, однако, на безопасное расстояние от подруги, которая в гневе уже начала махать сумкой. – Лучше скажи, с чего ты так напряглась? Не ожидала увидеть?
– Он говорил, что едет на съемки куда-то на море, я подумала, что это Сочи или Крым… но чтоб Испания… да еще и мне не сказал…
– А почему ты думаешь, что он тут на съемках? Может, просто отдыхает? Вон и телочки с ними молодые.
– Прекрати, а? – жалобно попросила Оксанка. – Мне и так тошно…
– Ревнуешь? – с деланым сочувствием спросила я, чувствуя в душе легкое злорадство, – я любила Севу, и мне всякий раз было обидно за него.
– Как тебе объяснить… мне неприятно, что он врет.
– Технически он тебе не соврал – он же на море. Просто недоговорил, где именно.
– Вот это и бесит.
До пляжа дошли молча, расположились на шезлонгах под зонтом, и Оксанка ушла плавать, чтобы сбросить напряжение, а я задержалась, чтобы нанести на тело крем от загара – совершенно не собиралась превращаться в курицу гриль. Застегивая «молнию» на пляжной сумке, я почувствовала искушение, глядя на торчащий в кармашке мобильный, но тут же заставила себя перестать об этом думать. Мажарову я написала, он в курсе, что я добралась до места, а в клинике за полдня еще ничего не могло произойти. Ну, будем на это надеяться, во всяком случае.
