Потом у соседки родился ребенок, который орал как резаный днем и ночью, и это стало уж совсем невыносимо. Мама проела плешь Степану, тот пошел в заводской профком, стукнул по столу, рявкнул, как он умел, — редко, но метко. Через месяц им дали квартиру. А вскоре расселили всю коммуналку на Серпуховке.
Спустя страшно сказать сколько лет молоденькая секретарша в издательстве, принимая от него драгоценную булгаковскую рукопись, взглянула на титульный лист, кокетливо улыбнулась и сказала:
— А мы с вами знакомы. Только вы меня не помните, и я вас тоже. Вы Колосов, сын Зинаиды Павловны. А я Таня Важова с Серпуховского вала. Мы жили через стенку.
Оказалось, при расселении все соседи съехали, и бывшая коммуналка досталась Важовым.
— Я помню, — он действительно вспомнил и сам удивился. Фамилия Важовых всплыла в клубах кухонного пара и коридорных склок. Размытая надпись на косяке «Важовым 2 (зачеркнуто) 3 звонка», и рядом нацарапанное гвоздем «Вадим К. — кретин».
— Вы ревели басом.
— Как паровоз! — весело подтвердила она. — Мама до сих пор вспоминает. Говорит, только из-за моего рева людям дали отдельные квартиры.
Танина мама скучала по суматошной коммунальной жизни и много рассказывала дочке о бывших соседях. Так у нее в памяти и застряло имя мальчика через стенку — Вадика Колосова.
Горластый сверток превратился в длинноногую девушку с широко поставленными зелеными глазами и трогательными конопушками на круглом носике. Она сразу прониклась к Вадиму абсолютным доверием, как будто сосед по коммуналке был если не родственником, то, по меньшей мере, земляком и единоверцем, — и безоговорочно встала на его сторону. Это было очень кстати. В той издательской эпопее, которая выпала на долю колосовской рукописи, Таня Важова, как тигрица, сражалась за его авторские права, пускалась в споры с маститыми редакторами, перед которыми заробел бы, наверное, сам Михаил Афанасьевич, вычитывала верстку, песочила корректоров за пропущенные опечатки. И в конце концов просто совершила подвиг.
Служил в те времена в издательстве один противный старичок-редактор, от которого стонали все авторы. Старичок, надо отдать ему должное, был грамотным и дюже образованным, старой закалки, чуть ли не Пажеский корпус оканчивал, но придирался и ехидничал сверх нормы. Рукопись Колосова он завернул с самого начала, не обнаружив в ней оригинальности. Потом, после деликатного внушения старших товарищей, более сговорчивых, нежели он сам, принял, но постоянно возвращал на доработку, выискивая все новые ошибки и неточности. Опытные люди предупреждали Колосова, что, попав в когти к Лямпе (так звали старичка), он будет ждать выхода в свет не меньше года.
Ждать целый год, когда все кругом издаются в течение двух-трех месяцев, Вадиму не хотелось. Каждый раз выслушивать от Лямпе издевательские замечания о своей безграмотности хотелось еще меньше. Об этом он в один прекрасный день жалобно поведал Тане, пристроившись к ее столу с чашкой кофе, специально для него украдкой сваренного в кабинете главреда.
— Да я знаю, — грустно кивнула Таня. — Я сама думаю, что тут можно сделать.
Честно говоря, Вадим надеялся, что она поможет ему перейти под патронаж другого редактора, что было не принято, неэтично, но теоретически возможно. Но Татьяне Важовой недаром прочили большое будущее. Она решила проблему кардинально.
Вадим толком не вникал в водовороты внутренней издательской «кухни». Но любезные тетушки из секретариата, у которых он также пользовался успехом, вдруг стали ему нашептывать, что у Лямпе неприятности, его очередная книжка вышла с вопиющими ошибками, допущенными не по незнанию, упаси бог, а скорее всего из-за стариковской забывчивости, и главный очень недоволен. Что ж, видно, время не обманешь, возраст берет свое. Спустя месяц заслуженного редактора с почетом проводили на пенсию, а монография Колосова попала в мягкие добрые руки Марии Степановны, пожилой редакторши, удивительно похожей на Крупскую.
— Конечно, Вадим Григорьевич, — ласково прожурчала она, глядя на него из-под круглых очков в толстой оправе, — мы постараемся, чтобы все случилось поскорее, вы так намучились, бедный.
Он пришел поделиться радостью к Тане, и она ответила ему торжествующей улыбкой.
— Добро всегда побеждает зло! — заявила она, сладко потягиваясь над своим столом, как пантера после хорошего завтрака.
Ему хотелось поцеловать впадинку ее подмышки, невинно мелькнувшую в куцем рукаве обтягивающей кофточки. Но он удовольствовался тонкой ладонью, выданной ему без промедления. Таня праздновала его удачу как свою собственную.
— Старый хрыч стольким людям испортил жизнь, что это следовало сделать уже давно, — заметила она во время обеда в скромной кафешке рядом с издательством. Идти с ним в ресторан, чтобы немедленно отметить победу добра над злом, она отказалась. «Работа есть работа, работа есть всегда», в том числе и после обеденного перерыва.
— Так это твоя заслуга? — изумился он, вновь прикладываясь к ручке — на этот раз с благодарностью. — Но как тебе удалось подсидеть этого пройдоху?
— Подумаешь, бином Ньютона! — фыркнула Таня.
Она ничего особенного не сделала. Просто перестала покрывать Лямпе в тех мелочах, которые держат на контроле секретари, корректоры и техредакторы. Как она смогла привлечь на свою сторону союзников в сварливом, по преимуществу женском коллективе издательства — это осталось за кадром. Факт, что книга вышла без исправлений, которые старый хрен внес, но забыл передать в корректуру, а корректура, против обыкновения, не напомнила про обещанную правку и выпустила как есть.
Ошибки были как-то очень быстро замечены уважаемыми людьми, на редакцию обрушились критические, недоумевающие, издевательские звонки. А вслед за этим последний звонок прозвенел и для самого Лямпе.
Вадим не находил слов. Он впервые столкнулся лицом к лицу с новым поколением и был поражен до глубины души. Оно, это поколение, без рефлексии и комплексов перекраивало мир так, как считало нужным, руководствуясь единственно разумным принципом «добро побеждает зло». Побеждает весело и безжалостно, как и должно быть, утверждая новый, справедливый ход вещей. У них не возникало никаких сомнений в том, что они сами — это и есть добро. Да и кто бы усомнился в этом, глядя в Танины торжествующие зеленые глаза!..
Колосов глядел в них и чувствовал себя второгодником, которого посадили за одну парту с первой красавицей и отличницей. Он признавал ее абсолютное превосходство над собой. Да и как иначе? Все его поколение и есть второгодники. На что, спрашивается, его ровесники потратили свою жизнь? На вечное бодание телков с дубами? То-то и оно — дубы уже давно повырубили, а они по-прежнему телята…
Когда первое восхищение улеглось, он обнаружил, что по уши влюблен.
В результате многоступенчатых перестановок, случившихся в издательстве после ухода Лямпе, Таня в течение месяца перешла на менеджерскую должность, а книга Колосова была подписана в печать. По этому поводу они устроили маленький, но искрометный праздник сначала в ресторане, потом у нее дома. No clothes, no survives
[3], как сказала бы ведьма Мортиция из их любимой «Семейки Адамс».
