Кардал избоченился и выпалил:
– Правильно, потому что в другие дни пиво в твоем «Гусе» – нечистое! Черное, чумазое, в дерьме моченное!
Однако к Арату уже тянулись с кружками за дармовым угощением.
Он щедро оросил кружки, поднесенные по нескольку раз, швырнул пустой бочонок на пол и взревел:
– Да чертовню ты наговариваешь! Все в мой трактир! Всем, кто придет со мной, – по три кружки бесплатно! Сидите хоть до утра, и можно рыгать на пол! Сам бургомистр ко мне ходит!
Тут Кардал понял, что проиграл раунд, и заорал благим матом:
– Пошел вон! И забери свою вонючую бочку! А всех, кто за ним уйдет, – я запомню! Ко мне больше не ходите! Слыхали? Зато у меня гаер поет! Сейчас споет! Прямо сейчас повеселит честной народ!
Однако маневр Арата удался: несмотря на проливной дождь, посетители – около трети – повалили за ним из «Счастья».
М-да, вот тебе и юродивый, устами которого… Какой интересный черный пиар в средневековом стиле. Запомню на будущее – может быть, пригодится.
Хогг содрогнулся всем телом, протяжно рыгнул и, посмотрев на меня, сообщил:
– Я – Шутейник! Гаер-глумотвор! А ты мне не нравишься. М-морда волчья! Набью теб-бя! Фанфурик пусть принесут с зеленым вином… – Икнул и упал в миску снова.
Кардал подбежал к нашему столу, поднял голову хогга за вихры и смазал по его лицу ладонью.
– Опять упился, зараза. Пой, вставай! Пой, я сказал. Смеши народ! Вот пьянючая морда!
Затем он дернул его за ворот потертой куртки малинового бархата так, что голова хогга мотнулась назад, и с силой всадил в рот гаера недоеденное яблоко.
– На, жри! Жри и пой!
Гаер… он же фигляр, по-нашему, по-новому – клоун. Старая, очень серьезная, но не менее страшная своей опасностью профессия. Плюньте тому в глаза, кто говорит, что клоун – это низкое ремесло. Средневековый клоун выступал гласом народа, гласом рассудка, за что клоуну частенько доставалось. Шутов и актеров хоронили за оградой кладбища не потому, что они играли бога или занимались глупостями, недостойными солидного человека, а потому, что они зачастую говорили людям правду о любой власти, чего не могла стерпеть никакая власть, никакая церковь, и потому профессию клоуна необходимо было всячески опускать, порочить. И до сих пор тянется этот шлейф, разум наш слишком подвержен стереотипам; если сотни лет нам твердила власть – как духовная, так и светская, что клоун – это низко, мы продолжаем следовать стереотипу, а встать, выпрямиться, поднять голову, подумать самому – сложно.
Гаер пьяно икнул, дожевал яблоко. В его желтоватых глазах – слишком крупных для человека – появилось осмысленное выражение. Он сграбастал лютню и встал, отстранив Кардала царским жестом. Был он ростом невеличка, но в плечах – весьма широк, голова крупная, а шея выглядела жилистой и мускулистой, как у быка. Хогг вышел в проход меж столов, загребая солому красными сапожками с подкрученными носами, и ударил по струнам. Плохо настроенная лютня задребезжала.
Я пою о том, что вижу.
А кругом – навозная жижа.
А в ней царь-квакушка,
Навозная лягушка.
Господи, он средневековый рэп читает какой-то… И так же, как рэп, его стихи звучат дерьмово.
Громовержец на троне,
Как шут в короне,
Вина в утробу влил –
Ветры с громом пустил!
Заржали все посетители трактира кроме тех, кто сидел за столом неподалеку от меня. Купцы, видимо, не слишком разделяли критику действующей власти. Если судить по упоминанию Растара, они были идейные монархисты. Обожаю идейных монархистов: после них по интеллекту – только дубовые табуретки.
Император красное дудлит,
От чего его страшно пудлит.
Сменял страну на бутылку,
Вырыл Санкструму могилку!
Из-за купеческого стола поднялся дюжий молодец в красной рубахе:
– Эй, хогг! Требуем уважения к нашему монарху Растару! От имени товарищей по партии Умеренных говорю – или закупоришь ты свой гнилой рот, или мы сами тебе его заткнем чипком от бочки. А второй вобъем тебе в задницу, чтоб ни охнуть ни вздохнуть не мог до скончания века!
Тонкие натуры, высокие нравы.
Трактир неодобрительно загудел, но купцы, уверенные в силе своей охраны, не испугались.
Партия Умеренных, что «выбрала Торнхелла подло». Хм. Не нравитесь вы мне, ребята. Вот нисколечко.
Интересно, а хогг – кто? Коньюнктурщик, подстраивающийся под политический момент, или же действительно поет то, о чем душа болит? Стишата, конечно, крайне хреновые, даже я могу лучше. С другой стороны, тут ценны не сами стихи, а посыл. То, что Растар – вонючий деградировавший алкаш, знают все, но нелишне об этом напомнить. Критика правительства, так сказать, снизу.
Вся страна пошла под нож
Где чей труп – не разберешь!
Йохо-хо да ах-ха-ха!
Больше нету Санкструм-м-ма!
– Заткнись, короткий!
Не указать ли Ренквисту дорожку –
Прямо в задницу ведет.
Пусть бредет впотьмах, несчастный,
Дни и ночи напролет.
Прямо в голову гаера от купеческого стола прилетела глиняная кружка, с грохотом лопнула, осколки рассекли певцу правое надбровье.
Я невольно оглянулся в поисках Амары, чувствуя, что сейчас будет.
Стряхнув кровь с лица, хогг стал в горделивую позу и шаркнул ножкой. Несмотря на глухое опьянение и удар, гаер был удивительно ловок в движениях. Он взметнул лютню над головой, опустил ее и ударил по струнам, декламируя и глядя в упор на обидчика:
Я короткий, да умен,
А ты – длинный чудозвон!
Поищи у себя в штанах,
У тебя там маленький ах!
Не знаю, почему намек на короткий член так бесит большинство мужчин. Видимо, потому, что намек зачастую попадает в цель, а длина детородного органа – это куда более важная величина, нежели достоинство монарха, которому служишь.
На поэта ринулись от стола сразу трое, повалили с ног и начали охаживать, пыхтя и отдуваясь; он свернулся калачиком, уберегая лютню от ударов.
Трактир заволновался, маленького хогга тут явно знали и ценили.
К гаеру кинулся еще один купец, вооруженный табуреткой.
– Разобью ему башку! Пусть мозг вытечет, чтобы не смел сочинять дрянные стишата!
А ведь разобьет. Я уже понимал, что слова в этом мире не расходятся с делом. То есть хоггу реально проломят голову, размозжат череп – убьют, другими словами.
Я сдвинулся на край лавки и выставил ногу. Тип упал, зарывшись носом в солому. Тут же подхватился с ревом, размазывая по харе кровяную похлебку. Болевой порог у него, видимо, отсутствовал.
