Порой мы натыкались на местных селян. Лица их были серы и озабоченны. Попытки разговориться или купить еды и пива они пресекали, замахивались вилами или топорами, словно мы были посланцами темных сил – дэйрдринами какими-то или кем похлеще. Окрестные деревни были отгорожены свежерубленным частоколом, и единственная попытка проехать в такую деревню, чтобы перекусить в корчме, окончилась тем, что в гаера с воинственным кличем запустили толстой, скверно сделанной стрелой из не менее скверно сделанного лука.
– Что-то происходит вокруг, – прозорливо заметил Шутейник, обломав стрелу о колено. – Даже молочка нельзя купить. Что это за путь без молочка?
– И без пива, – сказал Лирна. – Что это за путь, без пива? Да и колбасы бы нам не помешало отведать… И жареного поросенка. Что это за путь без жареного поросенка?
Я никогда не видел, чтобы человек ел столько, сколько Бернхотт. Он метал в утробу все, без перерыва: сухари, крупы, колбасу… находил и откапывал какие-то корешки, прошлогодние усохшие ягоды калины, чуть ли не молодую траву трескал, ловил ужей и жаб, умудрялся находить птичьи яйца, сейчас как раз была пора гнездования. За пять лет сидения в тюрьме он оголодал, и сейчас спешно, даже инстинктивно как-то восстанавливал силы. Некоторое время он привыкал к яркому дневному свету, замотав глаза тряпкой, но на третьи сутки уже адаптировался, стянул тряпку и щурился на солнышко. Он опалил бороду и волосы головней, в черных глазах появился огонек бравой самоуверенности, хотя лицо все еще выглядело глубоко осунувшимся – я бы дал ему лет сорок, хотя по расспросам знал, что Лирне-младшему всего тридцать.
А я чувствовал себя ожившим зомби. События в замке Лирны выпили меня, высушили, и требовалось какое-то время, чтобы стать прежним. Но по крайней мере спал я хорошо, вообще без снов, словно проваливался в черную дыру. Они, как назвала их ведунья из брай, не совали в мой сонный разум когтистые пальцы. Ренквист сказал, что на крейнов сильно действует даже самая слабая магия, и в случае с «ловцом снов» на моей груди это было несомненно так. Слабенький амулет работал со мной как могучий артефакт, оберегая сны и душу от вторжения извне. И это была положительная сторона моей сверхвосприимчивости к магии. В Нораторе постараюсь узнать об этом побольше. Даже слабые защитные амулеты на моей груди превращаются в мощные артефакты, и это мое тайное оружие.
– Хорошая уха готовится долго, – меж тем продолжал Бернхотт. – Берутся три, пять или семь видов разных рыб, но прежде всего, разумеется, ерши и окуни, даже можно без окуня, но ерша нужно положить в котел обязательно, и обязательно с плавниками, ведь от плавников ерша – самый вкусный навар для двойного бульона. Что есть вкуснее ухи из речной рыбы? Наверное, лишь молочный поросенок, набитый гречневой кашей… Но даже вкус поросенка меркнет перед вкусом быка, целиком зажаренного на вертеле и фаршированного отборными…
Я соскочил с повозки и пошел рядом с Амарой. Бесконечные кулинарные фантазии герцога раздражали неимоверно. Понятно, что вскоре это прекратится, однако…
Амара повела на меня глазами и снова уставилась на пыльный проселок.
– Аталарда впадает в море Оргумин, мой любезный крейн. В излучине реки стоит Норатор. Несколько дней пути еще… Всего несколько дней… Мы здорово сократили дорогу через земли барона.
– Спасибо, я все еще испытываю трудности с местной географией. Но времени у нас – меньше недели.
Ее взгляд полоснул меня.
– А ведь ты не сказал, что будешь в Нораторе архканцлером… – вкрадчиво проговорила она.
А я не обязан перед тобой отчитываться, Амара. Но в этом мире ты сделала для меня больше, чем кто-либо другой, и заслуживаешь откровенности… без хамства.
– Я и не собирался… до Норатора. И говорил тебе об этом не раз. Ну, Шутейник разболтал, конечно… Абсолютная власть – серьезная штука, я не знал, что ты подумаешь… что решишь. Может, надумаешь остановить меня… по какой-то причине.
Я увидел, что щеки в глубоких рытвинах заалели. Она остановилась, я остановился тоже, а повозка, скрипя и вихляя, все ехала по волнистому полю.
– Торнхелл, ты же понимаешь, что мандат архканцлера – это смерть?
– В первую очередь – это абсолютная власть над страной.
– И зачем тебе эта власть?
– Страна больна. Я хочу спасти ее. Если поначалу у меня и были какие-то сомнения, то теперь их нет. Есть понимание того, что нужно работать и исправлять ошибки. Есть понимание того, что я смогу это сделать.
Она криво усмехнулась.
– Ну и сколько ты протянешь… исправитель ошибок? День, месяц… два месяца?
– Протяну столько, сколько потребуется, чтобы все наладить. У меня есть два года, и я планирую протянуть их все.
– О Ашар!.. Дурак, какой же ты дурак, милый господин! Тебя ведь сжуют! Убьют, четвертуют, сдерут кожу еще с живого, покалечат, выколют глаза, отрежут гениталии, все сделают, чтобы устранить, и устранить страшно, чтобы другим было неповадно…
Я передернул плечами:
– Знаю, я не первый архканцлер, и даже не второй вроде бы… Но Белек пожелал, чтобы я спас страну или хотя бы попытался… Стоит уважать волю покойного. К тому же такой шанс дается в жизни всего раз… И если я спасую, сбегу, скроюсь – я перестану себя уважать. Кстати, чтобы я протянул подольше, мне потребуется охрана. Я бы хотел, чтобы главным моим охранником, начальником над всеми прочими охранниками, была ты…
– Идиот!
Она развернулась и резко направилась к повозке, догнала ее и впрыгнула с задка внутрь.
Видимо, ответила согласием.
Я догнал повозку и пошел сбоку, не отвечая на вопросы Шутейника. Таким макаром мы вскоре достигли реки, на обрывистом берегу которой и остановились. На широкой речной глади солнце играло мириадами сверкающих серебряных монеток. В вышине носились чайки и почему-то огромное количество ворон. Гаер соскочил на пыльную траву и бросился к откосу.
– Ладушки-воробушки! Я выкупаюсь. Ждите меня, я быстро-о-о… ох!.. Мастер Волк, Амара, герцог – сюда!
По реке к загадочному морю Оргумин и собственно к Норатору плыли трупы людей в блеклой крестьянской одежде. Один за другим, повинуясь неторопливому течению, они плыли кто лицом вверх, кто вниз, с раскинутыми либо сцепленными на животе руками, с открытыми либо закрытыми глазами на искаженных предсмертной мукой лицах.
Шутейник долго вглядывался, потом чертыхнулся, сбежал по откосу, сбросил сапожки и штаны с портками, и, сверкая волосатой задницей, вошел в воду повыше колен. Там он подцепил коряжкой один из трупов и подтянул к срезу воды, где внимательно осмотрел покойника. Затем оттолкнул его от берега, а корягу забросил в воду.
– Черный мор. Лицо в струпьях…
Амара и Бернхотт выругались хором.
– Зря ты, братец, купался… – сказал герцог.
Шутейник покачал головой, его красноватое лицо исказилось в зловещей ухмылке.
