М: А лучше, чтобы муж приходил от нее и принимать его в теплую супружескую постель и делать вид, что «семья».
Ч: Любой мужчина-самец и собственник, даже при условии своей полигамности! Такая уж у них природа! Каждый ищет идеальную. Но среди нас больше порядочных, чем идеальных.
М: Она была счастлива, когда он ей дарил золотые слова, пока не узнала, что любовнице он дарил золотые изделия.
Ч: Мне в принципе не понятно выражение «Счастливая любовница»… Как она может быть счастливой, если она просто любовница?
М: Легко. Если любима, то легко.
Ч: Золотом мужчина откупается, когда не может дать большего! Любви, внимания, теплоты, заботы.
К: Девочки любят сказки. Никому не нужны чужие заботы.
М: Я никогда не цепляюсь ни за мужчину, ни за его любовь… Я для этого слишком самодостаточна. Максималист в некотором роде. Мой мужчина знает, что если чувства остынут – дверь всегда открыта!
К: Не открывайте дверь, и чувства не остынут.
М: Мне останутся приятные воспоминания, а я буду «открыта» для новых отношений!
К: Вторжений.
Н: Что еще нужно для одиночества? Приятные воспоминания. Сиди потом долгими зимними вечерами, грызи с чаем это печенье.
Ч: Особенно понравилось выражение «Мой мужчина всегда знает, что если чувства остынут – дверь открыта!», словно собаке говорят «Место!»
М: Вам, как любящей жене, конечно, приятнее, когда говорят «Рядом!»
К: Девочки, хватит собачиться.
М: Мы все четвероногие друзья, когда подходят сзади.
М: Вы не понимаете. Любовь мужчины к любовнице – это страсть. Его мысли только о ней, его звонки только ей, его внимание только ей, пусть на час, но эмоционально продлевает обоим жизнь на вечность.
Н: Грустная тема… У каждого своя судьба… Хочется пожелать всем женщинам быть счастливыми женами, если такое в природе бывает… готова согласиться и выразиться неприлично, какая же это правда. Мы – суки, они – кобели. Нас больше. Мы горло перегрызем друг другу за свой достаток, но будет ли нам этого достаточно?
* * *
Окно
Два лицемерия
Два зеркала
Две рожи два лица
Зима весной
Как мы с тобой похожи.
Независимы, бледны и темнокожи.
Доктор, не забудьте мне напомнить, что сегодня в 20.00 мне на йогу.
Ворох мужчин, как одежды, который нужно было перегладить за всю свою жизнь. Мне нужен такой, как этот прекрасный город, каждый здесь узник в мраморных тисках архитектуры. Она крепко держит за яйца, словно жена. Едва выйдешь замуж за него, от Питера не уйти, если только податься в Москву, нырнуть в толпу зданий, в суету офисов, прикинуться местным, забыться так, чтобы тебя тоже забыли. Питер играет на чувствах. И дирижер ему не нужен. А мне нужен. Мне нужен был дирижер с идеальным слухом, чтобы я играла в его руках, чтобы звучала, чтобы мне аплодировали. Мир никак не может быть идеален, пока в нем живы такие люди, как он, пока их не спрячут (не втопчут) в землю, чтобы не выпячивались, не создавали трения при вращении планеты. Это с одной стороны, но с другой, пока такие живы, благодаря трению, здесь что-то происходит. Направление силы трения противоположно направлению движения. Многие же вращаются только вокруг себя. И трутся сами о свою ось. Они так заряжаются, могут летать сколько угодно долго. Потому что не надо растрачивать энергию на других, они существуют автономно. Это одиночки. Таких тоже уйма. Но мне не хотелось быть такой. Я и не была. Потому что являлся он. Он являлся периодически, чтобы пополнить в своей периодической системе недостающие элементы.
– Это ваши стихи?
– Нет. Это ассоциации. Вы же сами просили.
Герман пережевывал руками ее текст, хотя по содержанию это было скорее письмо, но объем его впечатлял. «Когда она успела столько накатать? Неужели я так долго заваривал чай? Не может быть» – грел он в руках кипу аккуратно исписанных страниц:
Как пуговица, охваченная нитками, выскакивает из петли, как грудь, наполненная страстью, из лифчика прыгает прямо в мужские руки, так же слова, накопленные ранее, вырывались из ее письма. Сколько мыслей, наскакивающих одна на другую, будто их подгоняли сзади дела. Идеи спотыкались, затаптывали друг друга, некоторым удавалось снова подняться и догнать колонну. Сколько у тебя всего в голове, Саша.
– Там еще будут цитаты из разных постановок. Которые то и дело лезут на ум.
Я представил цитату, которая, словно гусеница, вскарабкивается на ум и сидит там, гордо глядя сверху на всех до тех пор, пока ее не скинет другая.
Даже седьмое небо имеет право на дождь. Я так давно не видела солнца.
Только укусив, можно почувствовать вкус.
Жизнь – это пук. Пукни достойно, так, чтобы все услышали, но тебе при этом не было стыдно.
Море – единственное, что может спасать человека. Поедешь не с тем человеком на море, и вот уже не плаваешь, а тонешь.
Дело не в словах, разве вы не видите, как я одинока. Я лежу на полу и смотрю в потолок. Три фужера, наполненных светом, стояли на потолке. Три рожка, наполненных белым вином. Четвертый был пуст, в нем ни капли вина. Холодный, потухший, он оттенял остальные. Это была лампа тени. Я лежала на полу в трусиках и майке, завернутая в собственные руки. Сверху шел свет, меня потихоньку заносило светом, вот уже я лежала в сугробе. Чем дольше он шел, тем сильнее хотелось укутаться в этот свет. Чем дольше он шел, тем сильнее я чувствовала, как свет превращается в снег. И вот я уже в сугробе. А сверху по-прежнему три лампочки и четвертая не горит. Может быть, от нее все и зависит, от четвертой. Пронзительный звонок разгоняет свет: «Наконец-то электрик!», – ударило меня током, и я подскочила от счастья. Да будет свет во всем свете.
Если подойти к проблеме чисто физиологически, то всего несколько минут в твоем теле побудет кусок другого. Он придет за своим счастьем, я получу свое. Обмен. Также я понимаю, что цивилизацию нашу сотрет через пару тысяч лет и от меня не останется даже пыли, не то что этой записи. Но пыль от прошлого и пыль в настоящем – это две большие разницы. Пыль в прошлом лежит, а пыль в настоящем все еще не хочет ложиться одна.
Я лежала, свет уже не грел, а вьюга усиливалась. Зима включила дальний снег. Снег – это зимний свет. Лучше пусть ляжет снег, чем пыль, хоть и холодный, но чистый.
– И давно ты одинока?
– С чего вы взяли, что я одинока?
– Сама же говоришь, на йогу пошла.
В задумчивости он вдруг перешел с Сашей на «ты». Еще бы, глаза разлились по ее телу и затекли в самые укромные места. От этого там стало еще укромнее. Кремовое платье вдруг стало красным, я – быком. Коньяк сделал меня ленивым быком. Из тех, что не хотели краснопролития этой ткани прямо сейчас, прямо в этом кабинете, прямо за этим письмом, чтобы вколачивать свою любовь в стол, бык был из тех, что любил, только когда любили его.
