Антуан с грустью развел руками.
Анита заплакала, села у моей головы и сказала сквозь слезы:
— Николай, я знаю колыбельную. Ее пела мне мама. Она похожа на молитву перед сном. Я спою тебе, а ты поспи, потому, что болезнь проходит во сне. Этому меня мама научила.
Антуан снял куртку, подложил мне под голову, и Анита начала петь:
Лежи спокойно, спи,
О жизни не грусти,
Трижды перекрестись,
Господь тебя хранит.
Ангел к тебе идет,
Покой с собой несет,
У правого плеча
Ложе себе найдет.
Поможет он понять,
Как тебе Свет познать,
Господа осознать,
Лукавого прогнать.
С колыбельной молитвой меня начало окутывать пушистое одеяло спокойствия. Тревожные мысли ушли вдаль. Чувства угомонились. Веки отяжелели, и я заснул.
Четвертая Глава
Черная магия на удачу
С закрытыми глазами, в состоянии полусна или полуяви, я кружусь и возношусь в удивительном танце с клубами дыма.
Дым меня обвивает и чудесным образом проникает в меня. Наша связь настолько тесная, что я медленно превращаюсь в это пляшущее облако и воспринимаю вселенную сквозь дым…
Танец дыма увлекает меня все выше и выше. Я чувствую, что внизу остался прародитель мой, трескучий огонек, который сотворил меня таким прекрасным воздушным плясуном. И тут понимаю, что я есть дым пламени жертвоприношения. Вот храм подо мной с золотыми куполами, там алтарь и на нем пылающее тело…
Тело человека-самосожженца. Он принес себя в жертву Господа своего.
А я теперь его дым.
Неужели я…
Ной?!
Да!
Я Ной, который перевоплотился в дым собственного полыхания…
Но это же против моей воли!
Я не хотел стать частью горения!
Я желал сжечь гниду в себе!
Не жаждал я улетучиться на всех танцующих парах вверх в неизвестность!
Я лишь предполагал остаться пеплом и прахом.
А вышло не так.
Я хотел сжечь в себе Черно-Белого Ангела, а получилось, что он теперь дышит мне в рот. И лицо его горит черно-белыми испарениями.
Что это на самом деле?
Он меня опять обманул?
И тут я понимаю!
Да!
Это очередной облик Черно-Белого Ангела.
Он опять взял меня против воли моей!
Последний взгляд бросаю вниз на свое горящее тело и вижу людей в храме.
Они ликуют.
С улиц Фарабуна слышны торжественные возгласы:
— Смотрите, радуга на небе!
— Это чудо!
— Бог с нами!
А первосвященник объявляет во всеуслышание:
— И жил Ной после потопа триста пятьдесят лет! Всех же дней Ноевых было девятьсот пятьдесят лет, и он умер…
Память просыпается, и я кричу:
— Хотел испепелить себя, но не в дыму кружить с чертом! Хотел отделаться от него, а не плясать с ним!
Остатками воли напрягаю внимание и понимаю: он подчинил меня, поработил, цепями сковал.
Но мысли мои свободны, и я кричу:
— Сгинь, Сатана! Брось меня преследовать!
А он клубится мне в рот и хохочет в душу:
— Ты — мой! Твой владыка Я! Тебе не уйти от меня в себя, ибо я уже в тебе!
Я с ним спорю:
— Нет, и нет! Я себя поджег…
Он ехидно злорадствует:
— Не себя! Лишь тело!
Я с ним борюсь:
— Я совершил жертвоприношение!
Он меня бьет:
— Не Богу, а мне!
Я нападаю:
— Алтарь был Бога! Он принял меня. Теперь я в Боге, но не в тебе!
Он глумится.
— Ты в Боге?! Ну, рассмешил! Ты во мне! Это моя планета и это мой дым!
Силой злости и негодования я бросился на него, он не увернулся…
Даже наоборот: в смехе он поддался мне. Я схватил его, и мы повалились на…
Холодный мраморный пол…
Дым развеялся, прах разметался, все вылилось в твердые формы материального мира.
Крепкой хваткой я держал за горло испуганного толстяка, тряс его, бил головой об каменный пол. А к его левому виску я прикладывал острие ножа с черной рукояткой.
Толстяк даже не сопротивляется, лишь пытается выговорить что-то.
Но ему трудно.
Я его душу.
Что происходит?
Я и сам пугаюсь.
Особенно ножа.
Быстро отпускаю незнакомца, бросаю нож в угол и отскакиваю, с грохотом опрокидывая алтарь и треножник.
По полу катится чаша с разлившимися благовониями, разбросаны поднос, амулеты, осколки зеркала, колокольчик и книги.
Почувствовав освобождение, толстяк глотает воздух, кашляет, поправляет свой толстый пояс с деревянными символами. Потом он тянется к ножу, которым я его чуть не зарезал. Тут я замечаю, что черная, длинная рукоятка ножа украшена устрашающими орнаментами.
Толстяк качает головой и говорит:
— Зря вы взяли мой нож. Никому нельзя трогать его.
Я осмотрел помещение: тускло освещенная комната, в камине потрескивает огонь, в массивном канделябре — свечи, из ритуальной чаши исходит пар.
— Где я? — вырвалось у меня.
Толстяк еще раз откашлялся и сказал:
— Вы меня чуть не зарезали.
Я крикнул:
— Кто я? Отвечай мне!
На его лице выразилось восхищение:
— Поразительно! Вы сами скажите, кто вы.
Я оглядел себя и ужаснулся: на мне было надето тяжелое, потное, пузатое тело…
— Что мы здесь делали? Похоже на черную магию…
Толстяк как-то странно покосился:
— Можете ее назвать и черной. Похоже, вы действительно забыли себя?
Я спросил неуверенно:
— Я — Ной?
Он воскликнул:
— Ной? Превосходно! Умоляю, расскажите больше!
Толстяк, пыхтя, поднялся, помог мне тоже встать и усадил в кресло.
Голова пошла кругом, все завертелось, и я растерянно сказал, скорее обращаясь к себе, чем к этому незнакомцу:
— Я был Ноем. Потом я сжег себя, чтобы убить Черно-Белого Ангела, завладевшего моей душой…
