– Это нисколько его не оправдывает, пойми!
– Я слышала, в Королевском колледже каждый второй – гомосексуалист.
– Неужели?
– Именно так… Ну, или каждый третий, по крайней мере. Хотя… не думаю, что там их больше, чем где бы то ни было в другом месте. Просто там они в центре внимания, и знаешь почему? Конечно, из-за «Апостолов».
– «Апостолов»?
– Было такое общество в Королевском колледже и «Тринити». Твой отец спал и видел попасть в него. Кейнс, тот самый экономист, заправлял там… Думаю, Витгенштейн тоже был с ними. Форстер, во всяком случае, точно. «Апостолы» превозносили гомофилию… Литтон Стрэйчи
[20] говорил о благородной содомии, которую ставил выше древнего библейского союза.
– В жизни не слышал ничего омерзительнее.
– Разве? А я считаю, немного подбодрить гомофилов никогда не лишне. Не так часто гремят в их честь аплодисменты, как ты считаешь?
– Оставь, тетя Вики. Это не смешно.
– А я и не смеюсь. Просто хочу сказать, что бедняги и без того настрадались. Больше, чем мы, женщины, хотя и на нашу долю выпало немало. Вот и твоего приятеля, поди, вырвали из чьих-нибудь теплых объятий, чтобы отправить прямиком в манчестерскую кутузку. Зачем мы только переехали в это проклятое место, Лео? Уму непостижимо… Ты видел где-нибудь еще такой паршивый городок? Неужели во всей Англии не нашлось более уютного местечка?
Леонард не отвечал. Он слышал, что она его не понимает и смеется над ним. Тетя Вики вообще любила посмеяться, но до сих пор это не доставляло ему не-удобств. Пусть высмеивает хоть весь мир, что за беда, если это не касается его лично. Тетя всегда была на его стороне – его тылы, точка опоры. Как получилось, что она вдруг стала обвинять его в предвзятости и нетерпимости, причем обвинять несправедливо? Не он ли поддерживал ее, когда дело касалось феминизма? Не он ли поддакивал, когда она жаловалась на притеснения индусов и пакистанцев в Лондоне? Толерантность, даже его, имеет свои пределы. И тетя должна понимать, что оказывает медвежью услугу геям, выгораживая их. Господи боже мой, эти люди – добровольные, сознательные извращенцы. Можно закрыть глаза на разрушение моральных устоев, но нельзя игнорировать тот факт, что зло множится. Это так, одно грехопадение порождает другое – Кореллу это известно из собственного опыта. Сумма грехов не константна. На них не распространяются законы сохранения.
Но сил спорить у Леонарда не оставалось. Он хотел видеть перед собой прежнюю, уютную Вики. Поэтому протянул ей руку в знак примирения. Тем самым Корелл признавал себя побежденным – кривя душой, но это был верный способ смягчить сердце Вики.
– Тот математик… – начал Леонард, – судя по всему, был человек достойный. Немного наивный и, похоже, склонный к преувеличениям, но вполне дружелюбный и неагрессивный… в отличие от большинства наших клиентов. Только вот знаешь… мне кажется, я ему завидую. Во мне словно жизни прибывает, как только начинаю думать о его парадоксах. Иногда мне кажется…
– Что тебе кажется, милый?
– Что я хотел бы посвятить жизнь тому, чем он занимался.
– Чему именно?
Корелл толком не знал, что на это ответить.
– Он не пошел в «Мальборо», – Леонард сам услышал, с какой горечью прозвучала эта фраза. – Он должен был там учиться, но брат отсоветовал, и математик уехал в Кембридж.
– Ты тоже хотел туда, помнишь?
– Да, но у мамы не хватило денег.
– Ты знаешь, что с деньгами можно было все уладить. Ты просто передумал, бежал от всего. А я все недоумевала: что же тебе нужно? Хотя… мне кажется, в конце концов ты все сделал правильно.
Правильно? Она имела в виду службу в полиции? Тетя несла полную чушь, хотя и из лучших побуждений. За всем этим стояли вещи, о которых слишком больно было бы говорить. Леонард взглянул на увитую плющом стену и почувствовал на лице пахнущие табаком тетины пальцы.
– Да, дорогой… – прошептала она, погладила щетину на его щеке и убрала руку. – Но зависть – не грех. Так говорят, но люди ошибаются.
– Дорогая Вики, – ответил Леонард, – сегодня ты болтаешь на удивление много вздора.
– Зависть, – повторила она, – ее нечего стыдиться. Во-первых, потому, что ты не виноват в том, что завидуешь; ты можешь даже не осознавать этого. Ну, и потом, зависть – явление вполне конструктивное.
– Что за чушь, Вики?
– Проблема в том, что люди склонны неверно истолковывать это чувство. Не оно само, а его понимание представляет собой опасность.
– То есть?
– Попробую пояснить. Зависть – двигатель вселенной. Едва ли без нее был возможен прогресс. Мне нравится, что ты завидуешь знаниям этого человека.
Корелл не ответил. Он выпил, поставил бокал на стол и посмотрел на столешницу с отслаивающейся белой краской. Вики зажгла сигарету, вставила ее в длинный темный мундштук и заговорила о другом. Леонард не слушал ее, изредка отпуская комментарии вроде «да» или «это было бы чудесно». В конце концов разговор как-то сам собой перекинулся на солнечное затмение.
– Так засидимся за шерри и не заметим, как мир погрузится во тьму, – сказала Вики.
– Не думаю, что в тот день у меня выходной, – отозвался Корелл. – Это ведь будет днем?
– Наблюдать солнечное затмение ночью удовольствия мало.
***
Когда Леонард лежал на втором этаже в постели, в которую так стремился, неприятные воспоминания нахлынули снова. Корелл пытался их отогнать, но в результате проворочался с боку на бок без сна, пока часы в холле не пробили три ночи. Тогда он спустился по лестнице, остановил маятник, ощущавшийся в руке как тяжелое яйцо, и взглянул на свои ноги. Время как будто потекло вспять. Ночной холл напомнил ему темные залы колледжа «Мальборо». И не одни только оскорбления, побои да грязные ласки в спальне и ду́ше пришли ему на ум.
Все дело в том, что Леонард позволил произойти тому, что произошло.
Когда-то отец говорил, что в кризисных ситуациях человек либо принимает бой, либо бежит наутек. Джеймс Корелл упускал из виду третью возможность, о которой Леонард прочитал позже. Человек может притвориться мертвым, как это делают, к примеру, сибирские куницы. Обозревая много лет спустя годы обучения в колледже «Мальборо», Леонард Корелл приходил к выводу, что поступал именно так. Он ничего не предпринимал, словно был загипнотизирован или парализован, давал себе слово не мириться, обороняться, но в результате протест угасал внутри, и все оставалось по-прежнему. Иногда ему казалось, что в Уилмслоу с ним происходит то же самое.
Сколько раз уже собирался Корелл уйти из полиции, найти себе более достойное занятие. «Теперь всё, баста!» – говорил себе он, но в результате оставался на старом месте. «Когда-нибудь, когда-нибудь…» Эта фраза крутилась в голове, подобно заезженной пластинке, под которую на этот раз ему удалось вздремнуть только под утро.
