Но таким, как я, больше доверия нет. Признаюсь, Робин, это тяготит меня больше, чем ты можешь себе представить. Моя вселенная катастрофически сжимается. Даже сны стали не такие, как прежде. Да и какой в них прок, если наяву все останется по-прежнему? У меня многое отняли, а когда исчезает одно, исчезает и другое. И тогда горизонты меркнут.
До меня доходят обнадеживающие сводки с сексуального фронта, но все это не для меня. Слава богу, у меня нет оснований не доверять своим глазам. Стоит мне только выйти за калитку – и они поднимают тревогу. Что теперь говорить о поездке за границу… Так и буду кряхтеть в четырех стенах, словно старая дева. Станет ли мне лучше, если я удалю из ноги этот чертов имплант? Пора в любом случае. Но, боюсь, мое освобождение не будет полным. Что толку удалять яд из тела, если протравлено сознание и мысли? Если это и пройдет, то очень не скоро.
О, долго еще буду я ощущать на себе последствия этого процесса… Не удивлюсь, если они доберутся и до моего норвежского приятеля. Оставлять меня в покое они не намерены, это я давно понял. Но до сих пор не предполагал, что это будет так больно…
Ночью, пытаясь уснуть, я чувствовал устремленное мне в затылок недремлющее око. Поэтому и ворочался так долго с боку на бок. В конце концов не выдержал, встал и подошел к окну. За ивой маячил желтый огонек. Он светил прямо на кирпичную тропинку, которую я никак не могу домостить (быть может, потому, что вид недоделанной кирпичной тропинки так меня воодушевляет). Но и там я никого не увидел.
«А кого ты ожидал там увидеть?» – спросишь ты. Отвечу: за мной следят. Время от времени за моей спиной появляется этакий пухлый тип. Шпион из него, судя по всему, аховый. Он только нервирует меня. А посредине лба у него огромное родимое пятно, похожее на букву «сигма». Только представь себе – этакая огромная «сигма» посреди лба!
Как-то утром я забыл в гараже ключи и, возвращаясь за ними, едва не столкнулся с ним нос к носу. Он прошел мимо меня, как будто так и надо. «Какая приятная встреча!» – воскликнул я. Он смутился, пробормотал что-то вроде «хм, хм… действительно очень приятная», с шотландским акцентом – и поковылял дальше. Думаю, он понял, что засветился. Тем не менее спустя несколько дней я видел его опять. На этот раз, если я понял, он шел проверять мою почту. Ты ведь знаешь, как важно моему норвежцу хотя бы изредка получать от меня письма…
Только не думай, Робин, что у меня паранойя. Я не параноик, у меня лишь мания преследования, которая со временем пройдет. И тогда я всласть посмеюсь над собой нынешним. Мой преследователь похож на забитую собаку. И так они отблагодарили меня! Отравили мою жизнь, вплоть до самого потаенного закутка… Бывают дни, когда я просто не нахожу себе в ней места. Ты заметил, что у меня на пороге, сразу слева от входной двери, выбита одна плитка? Это я пнул ногой со зла. И, наверное, давно бы разнес по кирпичику весь дом, когда б не понимал, насколько глупо мстить самому себе.
Это случилось незадолго до восхода солнца. Я был в таком отчаянии, что не находил в себе силы ни бодрствовать, ни добраться до постели и лечь спать. Мысли текли по заколдованному кругу, каждая мелочь видилась зловещим карикатурным преувеличением самой себя. Я думал, это и есть настоящее, клиническое безумие. Если только таковое в принципе возможно диагностировать самому себе. (Старик В. был прав, когда говорил, что мы не можем отслеживать собственные мысли, потому что сам процесс наблюдения составляет их часть.)
Но что ж я все плачусь, милый Робин… (Ты уже отомстил, прислав мне семидесятидевятистраничный трактат о Лестере, где переизбыток любовниц). Прошу прощения за то, что до сих пор ни словом не помянул твое сочинение, в котором и в самом деле нахожу утешение и радость. Я уже рассказывал о мастерской, которую оборудовал на втором этаже? «Комната ночных кошмаров» – так я называю это место, имея в виду сны своей бедной матери. Она все боялась, что я имею дело со смертельными ядами. И не без оснований, потому что я готов на все, чтобы достичь желаемого. Приезжай, похулиганим вместе. Помимо прочего, это прекрасная терапия.
В общем, я занимаюсь чем угодно, только не тем, чем нужно. Веду дневник снов по наущению Гринбаума. Я уже говорил тебе об этом? Каждое утро там появляется новая запись. Признаюсь, иногда не могу противостоять искушению кое-что додумать и приукрасить. Кому нужны неинтересные сны? О некоторых, впрочем, я как-нибудь расскажу тебе подробнее.
Что еще? Подумываю сбежать за любовными приключениями на Ипсос-Корфу. Уж лучше туда, чем опять в Париж. Говорил я тебе, с каким замечательным юношей познакомился в Париже? Он пришел в восторг, когда я предложил ему прогуляться до отеля пешком. Подозреваю, что до сих пор Париж представлялся ему чем-то вроде римановой поверхности. Он бывал лишь в его «особых точках» – на подземных станциях, – но плохо представлял себе, чем заполнены промежутки между ними. Что и говорить, одаренный молодой человек. В числе прочих достоинств – великолепный зад. Вместе мы провели немало незабываемых вечеров. Под конец он предложил поменяться часами. Мои оказались намного дороже, но отказать я не смог. Так и пропали мои часы…
Но довольно, Робин. Скоро три ночи. Жизнь уже стучится в мои двери. Я говорил тебе про некоего лорда, представшего перед судом вторично? Якобы за ним водились старые грешки, которые вышли наружу не сразу. Узнав об этом, я первым делом подумал: не сотворят ли они и со мной нечто подобное? У меня было не так много мужчин, как хотелось бы, – да и у кого их было достаточно? – но, если как следует порыться в моем прошлом, одного-другого найти можно. Я не выдержу это, слышишь? Не вынесу одной мысли о том, что кто-то роется в моей жизни, как в помойном ведре. На днях я снова встретил ту кумушку, что каждый раз воротит нос, поравнявшись со мной на дороге. Только не думай, что меня это хоть сколько-нибудь заботит. Ее нос, и она имеет право воротить его, куда хочет. Но где же справедливость, я спрашиваю? В тот вечер я задыхался от злобы. Ты ведь знаешь, бывает такая злоба, которая не выходит наружу, а кипит внутри непроницаемой темной массой.
Правда, что на суде и допросах я оставался при своем мнении и в мыслях не имел признать за собой вину. Но в это время тело мое пробирала дрожь, а душу омрачали самые черные тени… Нет, я не о раскаянии, которое прописал нам, грешникам, Господь в своем крохоборстве. Я о той обращенной вовнутрь темноте, что не имеет ни цели, ни иного, кроме пустоты, содержания. Конечный пункт любой аргументации.
Представь, что было бы, обвенчайся я с Джоан и заимей от нее ребенка… (Пора бы нам с тобой оставить эту детскую страсть к альтернативной истории.)
На сем сжимаю зубы… Солнечный свет вот-вот развеет сумерки, и я наконец услышу птичий щебет. Иногда мне кажется, Робин, что всё, чего они хотят, – это сжить меня со свету. И это после всего, что я для них сделал. Я – неправильное звено в цепи; хоть и мыслю ясно, хочу не тех.
Не так давно ночью мне вспомнились наши пиры в Ханслопе, включая мое ежевечернее яблоко. Сегодня после обеда, увидев на небе двойную радугу, я подумал: как ты там? Все это твои дурацкие старые предрассудки… Что будет, если они придут за тобой? И какого рода, по-твоему, моя проблема? Из тех, что останавливают работу машины или же… (Далее неразборчиво, перечеркнуто…)
