– Большое спасибо.
Леонард повернулся и стукнулся лбом в дверную раму. Ладонь не сразу нашла позолоченную ручку.
– Буду рад замолвить за вас словечко перед Джулией! – крикнул ему вслед Дэвид Роуэн.
Но Корелл был уже во дворе.
Глава 23
Оскар Фарли в задумчивости бросил ручку на махагоновый стол. Собственно, чего стоила эта его писанина? Не более чем бесплодная попытка понять, что там все-таки произошло. Его личное мнение, не подкрепленное фактами. Он поднес к глазам бумаги из дома на Эдлингтон-роуд. Но и они, как и все имевшиеся в его распоряжении материалы, не давали ни малейшего намека на главное.
Кто-кто, а Алан Тьюринг не производил впечатления страстного патриота. Он ненавидел подозрительность в духе нового времени и вмешательство в личную жизнь. Когда Оскар в первый раз пытался завербовать его, речь зашла о недовольстве народа женитьбой Эдуарда VIII на мисс Симпсон. «Это его личное дело! – горячился Тьюринг. – Ни епископы, ни кто-либо другой здесь ни при чем». И это о королевском браке! Можно представить себе, как взъерепенился математик, когда его собственные амурные похождения стали объектом внимания спецслужб. Когда «чертовы политики», как выражался о них Тьюринг, потеряв всякий стыд, проникли и в его спальню.
Но сейчас Оскара Фарли волновало другое: как обошелся Алан Тьюринг с доверенной ему государственной тайной?
При всех особенностях Тьюринга, Фарли знал его как ответственного человека. Профессор умел держать язык за зубами и страшно раздражался, когда кто-то выдавал чужие секреты. А после суда в Натсфорде Оскар и вовсе встал на его сторону, защищал Тьюринга перед коллегами и превозносил до небес. Но существовало нечто, что крайне смущало Фарли в этом человеке. Некое непроницаемое ядро, которое и было самим Тьюрингом. Общаясь с ним, Фарли каждый раз словно оказывался перед запертой дверью.
Только что, размышляя за столом над раскрытой тетрадью, Оскар вспоминал, как Тьюринг ходил к психоаналитику, как вел дневники снов – три толстые тетради, которые, конечно, уже дошли до его брата. И его, судя по всему, первый и единственный литературный опыт. В доме на Эдлингтон-роуд Фарли обнаружил рукопись рассказа об инженере ракетных установок, который встретил на улице парня нетрадиционной сексуальной ориентации, но, прежде чем затеять с ним нечто серьезное, погрузился в свои мысли и ушел. Вне сомнения, автобиографическая вещь.
И все-таки откуда этот порыв к покаянию? Похоже, Тьюринг пережил некий кризис и испытывал потребность разобраться в себе. Но в последние годы он как будто пришел в норму. Бредил новыми идеями, был полон планов и жизни. А потом вдруг – яблоко, яд, кабели с потолка…
Чем дальше, тем больше. Число деталей, смущавших Фарли, множилось с каждым днем. Взять хотя бы импровизированную пресс-конференцию у здания суда в Уилмслоу. В группе журналистов оказался Фредрик Краузе – логик, которого Фарли знал еще до войны. Он долго не показывался, и Оскар был не прочь поболтать, но Краузе ограничился коротким рукопожатием и парой-тройкой вежливых фраз.
И потом, этот молодой, элегантно одетый полицейский… что заставило его идти ва-банк? На какое-то мгновение Фарли показалось, что он общался с Тьюрингом – во всяком случае, знал о нем больше, чем остальные. Но все оборвалось так нелепо, и полицейский удалился по улице, пристыженный и подавленный. Странная вышла сцена, что и говорить. И не только потому, что никто не ожидал от молодого человека столь дерзкого выпада. Когда Фарли повернулся к Краузе, собираясь сказать нечто вроде того, что «а ведь он прав», логика уже не было на месте.
Краузе как ветром сдуло. У Фарли были основания насторожиться: один из коллег Алана по военному бараку внезапно появляется в Уилмслоу и так же быстро исчезает, не узнавая старых знакомых. С другой стороны, в профессии Оскара всегда оставался риск углубиться в дебри, взяв ложный след. Дома, перед тем как идти обедать с Робертом Сомерсетом, Фарли еще раз перечитал «Баладу о Редингтонской тюрьме» Оскара Уайльда. Как будто боль человека, наказанного за то же преступление, что и Тьюринг, могла добавить что-то к пониманию происходящего.
***
«Она не замужем, она не замужем…» – повторял про себя Леонард, словно строчки заезженного шлягера. Некоторое время он просто бродил по улицам, чтобы выплеснуть накопившуюся в теле энергию. На миг его посетила мысль направиться в «Харрингтон и сыновья» и немедленно взять быка за рога. Но потом сомнения снова взяли верх. Леонард был чувствительной персоной, из тех, кто, будучи полон самых добрых намерений, отступает в последний момент, используя для этого малейший предлог. Почему же на этот раз должно было быть по-другому? Нет, нет… он не пойдет ни в магазин, ни в участок.
Выход был найден, когда Корелл свернул в сторону библиотеки. Разве еще сегодня утром он не планировал поискать там кое-что касательно дела?
Молодой человек в круглых очках, которого Леонард видел здесь впервые, как будто не понял вопроса.
– Что вы имеете в виду? – спросил он, выпучив глаза, словно Корелл потребовал чего-то неприличного или повел себя неподобающим образом.
– Их еще называют дигитальными аппаратами, – пояснил полицейский. – Или вычислительными машинами, я точно не знаю. Был когда-то такой проект в Манчестере…
– Ах да, что-то припоминаю. – Лицо молодого человека сразу просветлело. – Одну минуту…
Он посоветовался с коллегой и спустя несколько минут принес черную брошюру, похожую на рекламную. Судя по тексту, издание предназначалось для детей, что-то вроде школьного пособия.
Леонард сел на свое место возле окна и пролистнул брошюру. На развороте обнаружилась вкладка со старыми фотографиями, одна из которых заставила Корелла вздрогнуть, прежде чем он успел что-либо понять. На снимке два пожилых господина сидели перед чем-то отдаленно напоминающим телефонный аппарат. Но самым интересным был третий человек, молодой темноволосый мужчина, склонившийся над прибором с правой стороны. Несмотря на нечеткость изображения и то, что молодой человек был снят в профиль, Корелл узнал в нем Алана Тьюринга.
В остальном же ни в тексте брошюры, ни в подписях под снимками фамилия Тьюринга больше не упоминалась. Тем не менее Кореллу посчастливилось вычитать много интересного. Словно бы в подтверждение того, что книжка рассчитана на детей, указывалось, что машину называли «Голубой поросенок». Почему – не объяснялось. Аппарат не был голубым и совсем не походил на поросенка. Возможно, он издавал звуки, похожие на хрюканье или поросячий визг. В одной из радиопрограмм машина пела детскую песенку. Под аккомпанемент, отдаленно напоминающий джаз, механизм скандировал стишки следующего содержания:
Ты – мой зайчик, сладость моих дней,
Тепло в груди моей сильней, еще сильней,
Любовь, что сердце мне все гложет, гложет,
В тебя она проникнет тоже.
Но машина умела не только развлекать. Решая сложнейшие математические задачи, она использовалась и в промышленном производстве, и в службах государственного управления. За ней было будущее. Ожидалось, что она вернет Великобритании подобающее ей место в мире. Автор намолол еще много вздора, его тон не понравился Кореллу сразу. Но интересней обещаний светлого будущего представлялась история вопроса.
