Леонард прочитал о кембриджском математике Чарльзе Бэббидже
[46], жившем сто лет назад, в эпоху промышленной революции. Корелл слышал много хорошего о том времени от отца и тети, увлекавшейся марксизмом. Он и раньше подозревал, что не все было так радужно, а теперь узнал больше.
В городах мануфактуры и фабрики уносили больше жизней, чем рождалось детей. Люди умирали возле станков – не в последнюю очередь из-за многочисленных ошибок в инженерных расчетах. Эпоха зарождения индустриального общества была эпохой аварий и технических катастроф. Поезда сходили с рельсов, корабли сбивались с курса – и во всем был виноват пресловутый человеческий фактор. Требовалась масштабная автоматизация вычислений. Чарльз Бэббидж взялся решить эту проблему. «Он был человек эпохи Ренессанса», – писал автор брошюры, имея в виду разносторонние интересы математика. Помимо прочего, Бэббидж взломал «шифр Виженера»
[47], что считалось большим прорывом в криптоанализе, интересовался паровыми двигателями. «Во всем, что касается паровых машин, можете смело рассчитывать на меня», – шутил он.
Но, судя по всему, паровые двигатели оказались лишь временным увлечением. В историю науки Чарльз Бэббидж вошел как изобретатель первой вычислительной машины. Ему же принадлежит идея аналитической машины, с более широким спектром возможностей, нежели автоматические вычисления. Бэббидж первым разработал метод, позволяющий переводить информацию в пригодную для машинной обработки форму. Увы, технологические возможности эпохи не позволили воплотить эту идею в жизнь. Аналитическая машина Бэббиджа так и не была построена.
Корелл прочитал еще об одном человеке, Германе Холлерите
[48]. Это он выиграл объявленный в конце XIX века североамериканскими властями конкурс на лучший метод катологизации огромного потока иммигрантов.
Холлерит изобрел автомат, работающий с перфокартами. В историю науки он вошел как автор табулятора – электромеханической машины для обработки числовой и буквенной информации при помощи бинарной системы. Бинарная, или двоичная, система – способ представления информации в виде кода, состоящего всего из двух элементов. Только «да» и «нет», «нуль» и «единица»… Именно этот язык лучше всего понятен машинам. За его кажущейся простотой кроются безграничные возможности. Холлерит основал компанию для продвижения своего аппарата. В 1923 году она была продана и вошла в конгломерат, созданный Чарльзом Флинтом. В 1924 году табулирующая электрическая машина Германа Холлерита получила название IBM.
И все-таки относительно простая конструкция Холлерита была далека от манчестерского универсального аппарата, который умел петь детские песенки. И чем больше Корелл углублялся в тему, тем вернее убеждался, что наиболее значительный скачок в развитии цифровой техники приходился именно на тридцатые-сороковые годы двадцатого века. Но об этом в брошюре почти ничего не говорилось.
Последнее могло означать что угодно. Но Корелл, не особенно склонный принимать на веру очевидные объяснения, почти не сомневался в причине замалчивания. Результаты экспериментов времен войны не предназначались для публикации в школьных пособиях и рекламных брошюрах. При этом оставался нерешенным главный вопрос: для чего именно понадобились военным эти чертовы машины?
Похоже, не все было так просто с этой математикой, и Харди с Витгенштейном ошибались на сей счет… Что там говорил Краузе? Ни теорема Ферма – будь она доказана трижды, – ни положения Гольдбаха не принесут победы на поле сражения. Но тогда что?.. Мысли мешались. Корелл старался рассуждать здраво, хотя и сомневался, что здравый рассудок – лучшее подспорье при решении подобных задач. Речь шла о чем-то в высшей степени иррациональном, с чем имеет дело современная физика… Иррациональное? Глупости! Это не его уровень. Тем не менее Кореллу казалось, что ответ лежит где-то на поверхности. Парадокс лжеца и стратегические цели… Но какое ему, Леонарду Кореллу, может быть дело до всего этого? И какую практическую пользу может принести ему эта работа – ему и Джулии?
В конце концов он сдался. Все равно ему этой задачи не разрешить. Машины – это машины, они выполняют то, для чего их конструируют. Черт… с какой стати это должно его заботить? Дело закрыто, нужно идти дальше. Но Корелл не мог. Эти машины и таинственным образом связанный с ними логический парадокс будили в нем старые воспоминания, еще времен Саутпорта. Несбывшиеся надежды, мечты… похоже, все дело было в них… В том, что Корелл никак не мог отпустить.
Он закрыл лицо ладонями, на некоторое время отдавшись странному состоянию между бодрствованием и сном. Потом встряхнулся, встал и направился к молодой женщине за библиотекарским столом. Принимая у него брошюру, она твердила что-то невнятное о «девочке и бритве» – или это был его не до конца выветрившийся сон? А Корелл стоял, ничего не понимая, и думал, стоит ли просить ее повторить сказанное или спросить, что это значит. В конце концов повернулся и вышел за дверь.
Он слушал хруст гравия под ногами и чувствовал, что в жизни что-то ломается. Куда теперь? Корелл занимался совсем не тем, что считал для себя важным. Он лгал себе и другим. Леонард понимал, что не сможет помочь Дэвиду Роуэну. Сэндфорд займется им лично, как только вернется из отпуска. Но думать об этом было свыше его сил. Может, стоило зайти в паб, пропустить кружку-другую для восстановления душевного баланса? К сожалению, не получится, нужно возвращаться в участок. Он и без того потерял слишком много времени.
В этот момент Леонарду пришла в голову одна мысль. При всей своей внезапности, она имела долгую историю, которую Корелл без труда мог бы проследить. Начиная с раннего детства, когда он увлекался тайными шифрами и переставлял буквы своего имени и фамилии: «еллорк еоларнд», – похоже на имя какого-нибудь арабского мага. Но сейчас Корелл думал о другом. О Чарльзе Бэббидже, отце так называемой «аналитической машины», чьи функции не ограничивались механическими расчетами. И в большей степени – о таинственном шрифте на букву «В», который Бэббиджу посчастливилось разгадать.
Да, Чарльз Бэббидж взломал код. «Человек эпохи Ренессанса», он имел широкий круг интересов, но, помимо всего прочего, изобрел аналитическую цифровую машину и взломал шифровальный код. Сама собой напрашивалась аналогия с Тьюрингом. Ведь коды нужны для тайнописи и обмена информацией, не предназначенной для посторонних глаз и ушей. А когда это актуально, если не во время войны? Взломать код вражеских шифровок – это дорогого стоит. Не в этих ли целях использовала Британия своих гроссмейстеров и математических гениев?
От тайного кода – к шифровкам, а от них – к машинам, своего рода материализованной логике. Вполне разумное предположение, особенно если учесть, что проблема не утратила актуальности до сих пор. Новая война – холодная – вербует новых агентов. Разоблаченные шпионы-гомосексуалисты бегут в СССР. Взлом шифровального кода чреват утечкой информации, что равносильно проигранной битве или победе – с какой стороны смотреть.
