Корелл и в самом деле ничего не понимал. Недавняя беседа с Пиппардом – вот первое, что пришло ему на ум. Но какое она имела отношение к этому сумасшедшему?
Для математика или логика мужчина выглядел слишком брутально. Похоже, обыкновенный хулиган… Мюлланд шагнул вперед, дохнув на полицейского спиртом. Тот невольно скорчил гримасу. Агент схватил его за грудь – встряхнул, потом ударил. Корелл покачнулся. Следующий тычок едва не сбил его с ног.
Леонарду удалось сохранить равновесие. Лицо агента поплыло как в тумане, но взгляд полицейского привычно цеплялся за детали – желтые зубы мужчины, мягкий складчатый подбородок, глаза, один из которых был как будто крупнее другого. Наконец, пятно – оно показалось Кореллу подозрительным. Глядя на него, он решил, что где-то видел этого человека раньше. Хотя о письме так и не вспомнил.
Агент рванулся туда-сюда, прошмыгнул мимо полицейского, бросив взгляд на камень, который с минуты на минуту должен был окраситься кровью противника. Но Корелл нагнал его – слабо осознавая, насколько безумным или, по крайней мере, смешным выглядит со стороны его поведение. Артур Мюлланд повернул к нему изумленное лицо. Не зная, что думать, он первым делом почувствовал угрозу, и это разбудило его ярость. Схватив Корелла за грудь, он повалил его на траву.
Ситуация вышла из-под контроля. Само безумство происходящего было тем, что представляло собой наибольшую опасность. В двух шагах от Королевского колледжа и его исторической часовни отец троих детей Артур Мюлланд катал по траве полицейского Корелла. Обнаружив, что его колени запачканы глиной, агент окончательно рассвирепел. Дело было даже не в том, что он заботился о своих штанах, просто пятна на них напомнили ему детство – а вместе с ним давнюю боль и унижения.
И все это – обиды, побои, разочарования – вылилось вдруг в не подконтрольную ничему, разрушительную силу. Агент бил и бил – сначала открытой ладонью, а потом и кулаком. А после того, как Корелл плюнул ему в лицо, изо всей силы стукнул полицейского головой о камень. Все происходило не так далеко от канала и дорожек в парке, но, очевидно, агенту помогал дождь. Людей на улице было совсем немного. Город погрузился в молчание. Намокшие деревья склонились к воде. В часовне три девических голоса пели «Аве Мария» Шуберта. И если для Корелла это были звуки из лучшего – теперь уже не такого далекого – мира, то для его противника они стали дополнительным источником раздражения. Отдавая должное справедливости, девушки и в самом деле пели не вполне слаженно и профессионально. В этом можно было усмотреть даже иронию, но когда Мюлланд наконец остановился, переводя взгляд то на свои большие руки, то на кровь в темным волосах Корелла, звуки из капеллы зазвучали в его ушах как набат или призывное пение сирен.
Что он наделал? Агенту захотелось лечь на камень рядом с полицейским, но он все сидел, тяжело дыша. Силы покинули его, осталась только музыка. А когда стихла и она, мир вдруг опустел. Мюлланд боялся быть застигнутым на месте преступления, но еще больше его пугало одиночество. Он искал утешения. Ему требовался хоть кто-нибудь, и отчего-то вдруг вспомнилась шкатулка из черного дерева, которую он нашел в одном из переулков Анкары и время от времени разглядывал, проводя пальцами по резным узорам.
Наконец Мюлланд поднялся и ушел в темноту.
Глава 29
Следующий день прошел в суматохе – не только в Великобритании, но и на большей территории земного шара. Солнечное затмение, обещавшее стать полным в 13.29 по местному времени, заставляло миллионы людей коптить стекла и переворачивать вверх дном коробки со старыми негативами. Как говорили, сам Галелео Галилей сильно подпортил зрение тем, что наблюдал затмение, не позаботившись о защите. Солнечных очков будет недостаточно, писали газеты, а смельчаки из последних сил сопротивлялись искушению взглянуть на солнце невооруженным глазом.
В городе царило праздничное возбуждение. Немногим доставало терпения усидеть над книгами. Другие же, наоборот, с головой погрузились в работу, демонстративно отвернувшись от безумствующей толпы. Газеты и телевидение готовили население к предстоящему космическому событию, которое, тем не менее, застало всех врасплох.
Потому что людям свойственно верить прежде всего собственным глазам – так уж они устроены. Что бы ни происходило, обращается для них пусть маленьким, но потрясением. Не стала исключением и эта накрывшая Кембридж тьма.
Иные снобы – или натуры, вечно одержимые духом противоречия, каковых всегда оказывается много в университетских городах, – сочли делом чести наплевать на всеобщее возбуждение. Поддаваться этой истерии, полагали они, недостойно свободного человека. В конце концов, что это затмение, если не обыкновенная набежавшая на солнце тень? Кому это может быть интересно, кроме астрономов и поэтов? Не всем задирать головы, кто-то должен смотреть и в землю, и по сторонам. Есть люди, каковым непременно нужно отделиться от основной массы. И не только ради того, чтобы оказаться в центре внимания – хотя этот момент, конечно, тоже присутствует, – но и потому, что только таким образом и можно заметить то, чего не видят другие. Настоящие таланты никогда не поддаются массовым психозам.
Иные остались в стороне, поскольку пребывали в мрачном настроении или были слишком озабочены другими проблемами. К последним принадлежал и Оскар Фарли. Он сидел в своем кабинете в Челтенхэме на только что купленном эргономичном стуле с телефонной трубкой в руке. Мистер Фарли задыхался от возмущения. Он с самого начала был против слежки за молодым полицейским, поскольку понимал, какая это глупость. Но противники, как обычно, взяли большинством.
Почему бы не сосредоточиться на главном, раз уж так приспичило затыкать места утечек? Конечно, этот полицейский тоже игрок и фигура, но посылать к нему Мюлланда – увольте… Артур Мюлланд – крайне неуравновешенный тип. Фарли не мог взять в толк, откуда у него столько защитников в ведомстве. Чего стоил один его выпад против гомофильства Тьюринга… Проповеди на моральные темы – последнее, что желал бы видеть Оскар Фарли в рапортах агентов. Но главное – этот телефонный разговор. Дело даже не в том, что операция провалилась; провалы – неотъемлемая часть их работы. Фарли возмутил его тон и детали – точнее, отсутствие таковых… Он вышел в коридор. Рабочий день только начался, поэтому Оскар не был уверен, что застанет Роберта Сомерсета на месте. После развода тот заимел привычку опаздывать на службу.
К удивлению Фарли, коллега сидел у себя в кабинете и пил кофе. При появлении Оскара он встал.
– Привет, Оскар. Ты видел это? – Сомерсет надел темные очки, делавшие из него пародию на тайного агента. – Специально для затмения.
– Мюлланд звонил из Кембриджа.
– Можешь дать мне минутку передохнуть? Я пью кофе…
– Он упустил полицейского.
– Он был пьян, полагаю?
– Этого я не знаю. Но он считает, что Пиппард прав. Этот Корелл что-то темнит…
– Странно видеть Мюлланда, вставшего на сторону Пиппарда.
– Разве это плохо?
