Фарли пытался оправдаться перед ней. Тьюринга это совершенно не заботило. Ему, в отличие от остальных, было наплевать, что о нем думают.
Козырем Оскара в жизни был шарм. Но ни харизма, ни авторитет не имели для математика никакого значения – по крайней мере, когда речь шла о деле. Мир Алана не подчинялся внешним законам. Лишь разделявший его интересы имел шанс проникнуть в святая святых. Это делало Алана до известной степени не-уязвимым. Фарли долго подбирал к нему ключ, прежде чем убедился, что математики тоже умеют смеяться – да еще как… Заливистое стакатто Алана вмиг снимало любое напряжение.
Поначалу Оскара раздражал его внешний вид. Тьюринг выглядел как оборванец – подпоясанный веревкой вместо ремня, в расстегнутой рубахе навыпуск. Иногда, встав с постели, он и вовсе не одевался и отправлялся на велосипедную прогулку, накинув плащ прямо поверх пижамы. Он имел привычку кусать пальцы, отчего под ногтями появлялись ссадины и уродливые припухлости. Уже глядя на его руки в синяках и чернильных пятнах, можно было понять, что это за тип. Тем не менее он выглядел счастливым – как человек, занимающий свое место в жизни.
Для Блетчли и Англии Алан, во всяком случае, был настоящим подарком.
Шифровальные аппараты нацистов марки «Энигма» были изобретением математика Артура Шербиуса. Они состояли из генератора случайных чисел, отражателя, входного колеса, клавиатуры и платы для считывания с сигнальными лампами. Конструкция была не просто сложной, она отличалась гибкостью. Последнее означало, что ее сложность может возрастать. После того как полякам удалось взломать код – что само по себе выглядело чудом, – немцы увеличили число каналов на соединительной плате с шести до десяти, а количество возможных ключевых комбинаций – до ста пятидесяти девяти триллионов… или что-то в этом роде. Фарли запомнил только цифру – сто пятьдесят девять с двадцать одним нулем. Это было как шепот со дна преисподней.
– И вы представляете себе, что нам с этим делать? – спросил он Алана.
Тот представлял.
– Только машина в состоянии победить машину.
На лужайке за домом стоял красный сарай, в котором прежний хозяин дома хранил урожай яблок и слив. Алан разместил в нем свою лабораторию.
– Как это? – не понял Фарли.
– Позвольте мне объяснить это иначе… Кто лучше всех оценит музыку, которую пишет машина?
– Понятия не имею, – заулыбался Фарли. – Только не я, мне медведь на ухо наступил.
– Другая машина, Оскар, – подсказал Тьюринг. – Другая машина с похожими музыкальными предпочтениями.
Затем он загадочно улыбнулся и скрылся в обреченной на вырубку тисовой роще.
Позже Фарли понял, что это было началом прорыва. Разумеется, он знал о «Бомбе» Мариана Реевского
[59]. Эта электромеханическая установка польских ученых несколько раз взламывала код «Энигмы». Ее назвали так из-за тикающего звука или, согласно другой версии, потому что Реевский придумал ее, когда ел мороженое «сладкая бомба» в одном из варшавских кафе.
«Бомба» во многом обусловила военные успехи поляков. Но и она потеряла актуальность, стоило немцам увеличить количество каналов на соединительной панели. Поэтому команде Блетчли требовалось превзойти польскую конструкцию.
Осенью и зимой 39-го они перехватили последние нацистские шифровки – серии буквенно-цифровых комбинаций без какого-либо видимого порядка. Воодушевление, в котором поначалу пребывала команда, постепенно сменилось отчаянием. Фарли пил вечерами, снимая напряжение после рабочего дня, и все чаще вспоминал свою жену в Лондоне. Даже роман с Бриджит был как будто ему не в радость.
Алан, напротив, был на пике воодушевления. Какая кембриджская звезда, потерпев неудачу в молодости, не мечтала взять реванш в зрелые годы? Но Фарли сразу понял, что случай Тьюринга особый. Сам Оскар тоже два года штудировал математику, и только потом, через курс национальной экономики, перешел к изучению истории литературы и творчества Йейтса и Генри Джеймса. Он успел забыть почти все, тем не менее заметил специфическое отношение Тьюринга к делу. Фарли знал, что накануне войны Алан разработал машину, способную выполнять приказы, закодированные на бумажной ленте, – совсем как механическое пианино. До сих пор этот автомат был исключительно мыслительной конструкцией, созданной как подспорье в разрешении одной логической проблемы. До сих пор, насколько было известно Фарли, никто не задумывался о его материальном воплощении. Впервые Алан всерьез озаботился тем, чтобы сконструировать нечто подобное. Механическое устройство, работа которого основана на законах логики.
Забыв про сон и еду, Тьюринг сидел над имеющейся в Блетчли моделью «Энигмы» и рисовал в тетрадях закорючки, похожие на птичьи следы. Он пугал коллег своим внешним видом – уж мог бы, по крайней мере, найти время вымыться… Хотя народ в Блетчли был привычен к богемным типам вроде Тьюринга, в Кембридже таковых водилось немало.
С другой стороны, в разговорах и воспоминаниях коллеги были склонны преувеличивать эксцентричность Тьюринга. Мифологизация стала одним из способов романтизировать однообразную жизнь обитателей Блетчли, сделать ее более интересной. Кроме того, Алан и в самом деле стоял особняком и не вписывался ни в какие объединения и группы. Странности – реальные и мнимые – не то чтобы объясняли эту его отстраненность, но помогали определить его, через более-менее понятный образ гениального чудака.
***
В январе 1940 года он впервые обнародовал результаты своей работы. Фарли навсегда запомнил тот день. Алан соорудил огромный аппарат «Энигма» – «антитезис», как говорили. «Который должен понимать музыку», – многозначительно добавлял Фарли – и ловил в ответ удивленные взгляды.
Многие были настроены скептически.
– Честно говоря, не жду от этого многого, – признался Джулиус Пиппард, когда Алан вошел в пропахший фруктами красный сарай.
Он был в длинной фланелевой рубашке навыпуск. Многодневная щетина на лице издали походила на налипшую грязь. Тьюринг положил записную книжку на выкрашенный красно-коричневой краской стол и говорил, тыча в нее пальцем, как будто слушатели могли что-то видеть. Все выглядело безнадежно. Покрытые нечитабельным рукописным текстом страницы пестрели зачеркиваниями и кляксами. Не легче оказалось разобраться и в чертежах.
– Что это такое? – перешептывалась возмущенная публика.
На сцену вышел Фрэнк Бёрч
[60] – глава разведывательного морского ведомства из четвертого барака. Он потрогал записную книжку пальцем, словно хотел проверить, как много она собрала пыли. Биография Бёрча также имела яркие страницы. Некогда он ушел из Королевского колледжа в Кембридже, чтобы попробовать себя на сцене. То есть был человеком не чуждым искусству и умел произвести впечатление на публику.
