– Когда придут немцы, я стану уличным торговцем. Буду продавать бритвенные приборы, на этом можно сколотить состояние.
– Не самая удачная идея, – возразил присутствующий при этом Краузе. – Немцы упекут тебя за торговлю оружием. Уж лучше заняться дамскими носками.
– Почему не мужскими? – удивился Алан.
– Или дамскими для мужчин, – поправился Краузе. – Вот это была бы мода… Думаю, сам Геринг прикупил бы себе несколько пар.
Тьюринг оживился, и они с Краузе продолжили строить планы на жизнь в нацистской Великобритании. Фарли оставалось недоумевать, слушая этот разговор, – что здесь было всерьез, а что в шутку?
В это время Тьюрингу подвезли две серебряные болванки стоимостью по 250 фунтов каждая. Серебро доставили в Блетчли поездом и торжественно передали Алану.
– Зачем тебе это? – поинтересовался Фарли.
– А сам как думаешь? – в свою очередь удивился ученый. – Чтобы разбогатеть, конечно.
Это было ново. Впервые за годы общения с Фарли Тьюринг озадачился проблемой обогащения.
Очевидно, он прослышал, как за время предыдущей мировой войны подскочили цены на золото и серебро. Алан решил закопать слитки в лесу. Подобно посеянным семенам, им суждено было дозревать в земле, а потом дать богатый урожай. Банкам Алан не доверял. Точнее, нацистам, которые в случае чего первым делом наложили бы лапу на банковские вклады.
– Хочешь присоединиться? – спросил он Фарли.
Тот не хотел. Тем не менее взялся сопровождать Алана в лес, поскольку должен был опекать его, и вообще состоял при нем чем-то вроде охранника.
Погрузив болванки на молочную тачку, приятели двинулись в направлении леса в Шенли. Миновали парк с чайными домиками и двумя фруктовыми садами и вышли к раскидистому дереву в форме пагоды.
Выбор места с самого начала не показался Фарли удачным. Земля была каменистой и неровной, сквозь пышную листву проникало совсем немного света. Но полумрак придавал действу торжественности. Кроме того, у них не оставалось сил волочить тяжелую тачку. Поэтому Тьюринг решил остановиться здесь.
Фарли возразил, что это место потом будет трудно найти: слишком мало опознавательных знаков. Заметно разве дерево в форме пагоды, но ведь и оно здесь не навечно; на стволе уже виднелись следы топора. Алана это не убедило. Он сказал, что это дерево точно их переживет. Время перевалило за полдень. Было прохладно. По земле полз огромный жук.
– Смотри, – показал на него Алан, который, похоже, не слишком торопился зарывать свой клад.
Они присели на молочную тачку.
– Зачем ты так все усложняешь? – спросил Фарли.
– Усложняю?.. Ах да… Видишь ли, клад без кладоискательства мне малоинтересен. У меня нет желания зарывать его у себя в саду. Здесь важен азарт, понимаешь? Чего стоили бы сокровища Монте-Кристо без истории Дантеса?
– Никак не можешь насытиться приключениями?
– В истории о сокровищах самое главное – карта, – пояснил Алан. – Тайна всегда больше, чем ее разгадка.
– Надеюсь, мы говорим не о немецких шифровальных кодах?
– Нет, нет.
– Слава богу.
– Ты ведь не повернешь все это против меня, шутник? Я всего лишь хочу сказать, что разгадка лишает загадку чего-то самого главного, какой бы изящной она ни была. Она… словно высасывает из нее жизнь.
– Полностью с тобой согласен, Алан. Йейтс тоже писал об этом. «Если есть нечто, способное вместить божество, то это вопрос, а не ответ». Но и ты тоже хорошо выразился: «Тайна всегда больше, чем ее разгадка». Не потому ли криминальные романы, такие интригующие вначале, становятся скучными и предсказуемыми к концу?
– Или – что еще хуже – за кульминацией следует ужасная антикульминация. Можно понять Витгенштейна, который с ума сходил от всего этого.
– От детективов? – удивился Оскар.
– Он глотал их один за другим, – Алан кивнул. – Даже подписался на «Журнал детективных историй» Стрита и Смита. Вся квартира была завалена этим барахлом. Гёдель никак не мог с этим смириться, тем не менее… Особенно Витгенштейн любил «Рандеву со страхом» Нормана Дэвиса. Из любопытства я тоже купил эту книгу. Не скажу, что особенно понравилась, но… герои действуют почти по Витгенштейну.
– То есть? – не понял Оскар.
– Их поступки мало сообразуются с логикой, – объяснил Тьюринг. – Они чувствуют наиболее слабое место и бьют туда. Чистая интуиция.
– Но ведь ты не таков? – заметил Фарли.
– Я доверяю логике, – рассмеялся Тьюринг.
Оскар так и не понял, что же в этом смешного.
– Для меня логика – чистой воды магия, как выразился Уэлчман. Магия… Да, да… Конечно, я имею в виду не ту стильную систему, которую мы имеем благодаря Витгенштейну. Но убежден, что и с ней мы можем далеко пойти… Почти так же далеко, как сегодня с этой тачкой.
– Магия? – удивился Фарли. – Но тебя как будто всегда вдохновлял сам поиск решения?
– Как и любой другой на моем месте, я заинтересован прежде всего в том, чтобы получить ответ, – объяснил Алан. – Мне не по душе люди, пренебрегающие процессом осознанного поиска, например из религиозных соображений. Но поиск – тем более мучительный – придает ответу особую ценность. Отчасти ты прав. Даже Витгенштейн не желал бы получить разгадку где-нибудь на девятнадцатой странице детективного романа. И ему тоже хотелось бы подольше поломать голову. Серебро стоит зарыть уже ради карты с таинственными знаками, которую я начерчу, понимаешь? Карта – сама по себе сокровище, точнее – связанная с ней тайна. И это сокровище нетленно.
– Но ему нужна история?
– Именно. И поэтому мы здесь. Кроме того…
– Что?
– Возможно существование предыстории, которая определит ценность сокровища. К примеру, некто, переживший в жизни серьезную потерю, будет ценить это выше, чем другие…
Алан осекся, но Оскару стало ясно, что Тьюринг имел в виду прежде всего самого себя. Это он пережил в жизни серьезную утрату. Он потерял друга, Кристофера Моркома, с которым учился в Шерборне. Алан говорил, что благословлял землю, по которой ступал Кристофер.
– В его присутствии мир становился лучше. Я был жалким неудачником, прежде чем повстречал Кристофера. Ректор Шерборна писал, что мои работы самые слабые и безнадежные из тех, какие ему приходилось когда-либо видеть.
– У тебя в голове были одни цифры.
– При этом я не особенно блистал даже в математике, – заметил Алан. – Классный наставник писал моим родителям, что я асоциален, что он не уверен, перейду ли я в следующий класс. Я был одинок. Ты, наверное, заметил, что я не могу смотреть людям в глаза? Тогда было еще хуже. Но однажды я посмотрел на Кристофера – и не смог отвести глаз. Он был на год старше и так красив, что у меня заныло все тело. Одни только его руки… Ты понимаешь, Оскар, в то время как я был жалким, стеснительным тюфяком, Кристофер блистал как звезда. Он получал стипендии и премии, и я не посмел бы приблизиться к нему, если б однажды он не дал понять, что такой же, как я.
