Но не сейчас. Теперь все решают лишь несколько часов.
Он помедлил.
Прислушавшись к себе, почувствовал какую-то перемену.
— Кажется, я поостыл.
— Славно, — отвечала жена.
Они покачались немного, две половинки целого.
— Господи, подумать только, совсем недавно я прямо-таки кипел.
— Уж я-то помню, — согласилась она.
— Я тут чуть поразмыслил, так вот… — проговорил он, обращаясь прежде всего к себе. — Миллионы машин проезжают здесь каждый год. Хочешь не хочешь, а старая дорога не справлялась, и она, и наш городишко всех тормозили. А мир движется вперед. И по новой дороге на ружейный выстрел отсюда поедут уже не один, а два миллиона людей, поедут туда, куда надо им, чтобы заниматься своими делами, и все равно, важными или нет, если для них это важно, значит, так и есть. Нам бы это предвидеть, обдумать как следует, так мы бы взяли бульдозер да сровняли бы тут все с землей, сказав «Проезд открыт», а не дожидаться того, что они проложат новую чертову дорогу через клеверное поле по соседству. Теперь город издохнет медленно, задыхаясь на мясницкой веревке, а не рухнет в пропасть разом. Вот так-то. — Он разжег трубку, выдувая гигантские клубы дыма, как делал всегда, вспоминая ошибки прошлого и думая о настоящем. — А поскольку мы люди, постольку по-другому поступить не смогли…
Им было слышно, как аптечные часы били одиннадцать, слышно, как над Ложей Чудаков било полдвенадцатого, а в полночь они лежали в постели среди темноты, одолеваемые мыслями.
— Выпускной.
— Чего?
— Фрэнк, парикмахер, в самую точку угодил. Вся эта неделя словно последние школьные деньки давным-давно. Помню, боялся до жути, до слез, слово себе дал, что пока диплом не получу, каждый день буду жить, как последний, ведь только Бог ведает, что завтра случится. Безработица. Депрессия. Война. А потом… день пришел, настало завтра, и я понял, что все еще живой, целый и, слава богу, невредимый, и все начинается заново, так или иначе, да что там, черт возьми, не так уж и плохо вышло. А это все просто очередной выпускной, как Хэнк сказал, уж я-то теперь не сомневаюсь.
«Прислушайся, — прошептала жена много позже. — Слушай». В ночи сквозь город тихо текла металлическая река, и воды ее пахли океанским приливом и бензином.
Ее отблеск на потолке, над могилой их ложа, напоминал кораблик, скользящий то вверх, то вниз по течению, и веки их опустились, дыхание сравнялось с шумом прилива, и они заснули. С первыми лучами света половина кровати опустела. Клара села в постели, почти испуганно. Чарли никогда не уходил так рано. Затем она почувствовала что-то еще. Она сидела, вслушиваясь, пытаясь понять, что именно было не так, но не успела — раздались шаги.
Их звук был слышен издали, и прошло немало времени, прежде чем они прошли по дорожке, ведущей к дому, поднялись по ступенькам и вошли внутрь. Затем настала тишина. Она поняла, что Чарли просто долго стоит среди гостиной, и позвала его: «Ты куда пропал, Чарли?» Он вошел в комнату в слабом свете зари, сел рядом с ней на кровати, вспоминая, где же он был и что делал.
— Прошел на милю вверх по берегу и назад. Добрался до деревянных заграждений на новом шоссе. Подумал, что самое меньшее, что я могу, так это принять участие в том, что там творится.
— Новую дорогу уже открыли?
— Открыли, работает вовсю. Ты что, не слышишь?
— Слышу.
Она медленно привстала в постели, склонила голову, на мгновение закрыла глаза, прислушалась.
— Вот, значит, как? Вот что меня тревожило. Старая дорога. Теперь ей и впрямь конец.
Они вслушивались в тишину, что теперь окружала их дом: старая дорога опустела, обмелела и высохла, как река посреди странного, нескончаемого лета. Поток сменил свое русло, свои берега и ложе всего за одну ночь. Теперь возле дома шумел лишь ветер в кронах деревьев, да птицы возбужденно перекликались в ожидании солнца над горами.
— Тише!
Они все слушали. Там, вдали, за две или три сотни ярдов отсюда, у лугов, возле моря, слышалось, как их река, переменив свое русло, неумолчно катила волны через бескрайние земли на север и тихий рассвет на юг. Еще дальше слышалось море, влекущее воды к своим берегам… Чарли Мур и его жена, застыв, сидели еще мгновение и слушали, как тихо струится река там, среди полей.
— Фред Фергюсон был там уже засветло, — проговорил Чарли, будто вспоминая далекое прошлое. — Толпы народу. Чиновники из дорожного управления и все остальные. Всем нашлась работа. Фред, недолго думая, подошел, да взялся с одной стороны, а я — с другой. Мы с ним вместе оттащили одно из деревянных заграждений. А затем отошли. Дали машинам проехать.
Холодный ветер, теплый ветер
— Боже праведный, что это?
— Что — «что»?
— Ты ослеп, парень? Гляди!
И лифтер Гэррити высунулся, чтобы посмотреть, на кого же это пялил глаза носильщик.
А из дублинской рассветной мглы как раз в парадные двери отеля «Ройял Иберниен», шаркая прямо к стойке регистрации, откуда ни возьмись прутиковый мужчина лет сорока, а следом за ним словно всплеск птичьего щебета пять малорослых прутиковых юнцов лет по двадцати. И так все вьются, веют руками вокруг да около, щурят глаза, подмигивают, подмаргивают, губы в ниточку, брови в струночку, тут же хмурятся, тут же сияют, то покраснеют, то побледнеют (или все это разом?). А голоса-то, голоса — божественное пикколо, и флейта, и нежный гобой, — ни ноты фальши, музыка! Шесть монологов, шесть фонтанчиков, и все брызжут, сливаясь вместе, целое облако самосочувствия, щебетанье, чириканье о трудностях путешествия и ретивости климата — этот кордебалет реял, ниспадал, говорливо струился, пышно расцветая одеколонным благоуханием, мимо изумленного носильщика и остолбеневшего лифтера. Грациозно сбившись в кучку, все шестеро замерли у стойки. Погребенный под лавиной музыки, управляющий поднял глаза — аккуратные буковки «О» без всяких зрачков посредине.
— Что это? — прошептал Гэррити. — Что это было?
— Спроси кого-нибудь еще! — ответил носильщик.
В этот самый момент зажглись лампочки лифта и зажужжал зуммер вызова. Гэррити волей-неволей оторвал взгляд от знойного сборища и умчался ввысь.
— Мы хотели бы комнату, — сказал тот самый высокий и стройный. На висках у него пробивалась седина. — Будьте так добры.
Управляющий вспомнил, где он находится, и услышал собственный голос:
— Вы заказывали номер, сэр?
— Дорогой мой, конечно, нет! — сказал старший. Остальные захихикали. — Мы совершенно неожиданно прилетели из Таормины, — продолжал высокий. У него были тонкие черты лица и влажный, похожий на бутон рот. — Нам ужасно наскучило длинное лето, и тогда кто-то сказал: «Давайте полностью сменим обстановку, давайте будем чудить!» — «Что?» — сказал я. «Ну ведь есть же на Земле самое невероятное место? Давайте выясним, где это, и отправимся туда». Кто-то сказал: «Северный полюс», — но это было глупо. Тогда я закричал: «Ирландия!» Тут все прямо попадали. А когда шабаш стих, мы понеслись в аэропорт. И вот уже нет ни солнца, ни сицилийских пляжей — все растаяло, как вчерашнее лимонное мороженое. И мы здесь, и нам предстоит свершить… нечто таинственное!
